Читаем Тем, кто хочет знать полностью

Р а т о я н. Не посмеют. Романчик романчиком остается, даже если десять лет тянется. А любовь — всегда любовь, пусть хоть в первый день вспыхнет. На курорте, на зимовке, на пароходе. И на войне! Где люди рядом со смертью. Вчера я принес разведчикам подарки из тыла, и они как раз говорили об этом… (Вспомнил.) Одну посылочку тебе оставили!..

Н и н а. Зачем?

Р а т о я н. По решению разведвзвода. (Достает из вещмешка посылочку, читает надпись.) «Прошу вручить бойцу связи». Вручаю. Интуиция подсказывает: духи!

Н и н а (открывает посылку и хохочет). Чудесные духи! (Показывает помазок для бритья и кисет.) Курить начать, что ли?.. (Читает записку.) «Дорогой боец! Я работаю на телеграфе. Поэтому адресую свой привет из тыла вам, бойцу связи. Помазок мягкий, папа говорит — из барсучьей щетины. Лезвия ленинградские — не раздражают кожу. Побрейтесь и закурите…» (Весело.) А может, побриться и закурить? (Оглянулась.)


Ратоян незаметно ушел.

Прислушивается к усиливающемуся гулу самолетов. Вынимает из кармана гимнастерки блокнотик, пишет. Увлечена — и не слышит, как входит  М а к с и м о в.


М а к с и м о в. Добрый вечер.


Молчание.


Письмо любимому?

Н и н а (резко). Какому любимому?! (Узнав его.) Вы?

М а к с и м о в (улыбается). Ни меня не слышите, ни самолетов.

Н и н а. Будь он проклят, этот самолетный гул! На канонаду — ноль внимания. А когда завоют «юнкерсы»… У вас в газете были стихи… «Опять этот долгий прерывистый вой возник в облаках над моей головой. Впиваются пальцы в сухую траву: летят самолеты врага на Москву»[1].

М а к с и м о в. Но уже не долетают. Одних — наши ястребки… (Показывает жестом.) Других — зенитчики. Точнее, зенитчицы — под Москвой сплошь девушки в батареях.

Н и н а. Забыли нас. (Лукаво.) Не хотелось встречаться с Далиевым?

М а к с и м о в. Наоборот. Я даже написал, как он отчитал меня. Но редактор пока отложил.

Н и н а. Надолго?

М а к с и м о в. До окончания войны. А что все-таки вы так увлеченно записывали?

Н и н а (смутилась). Так… для себя.

М а к с и м о в. Молодец, Нина. После войны такие дневники будут на вес золота.

Н и н а. У меня не дневник, а просто…

М а к с и м о в. Следы ума холодных наблюдений и сердца горестных замет?

Н и н а (подозрительно). Почему — горестных?

М а к с и м о в. Потому, что не смею переиначивать Пушкина. (Садится.) Ну, какие новости у доблестных гвардейцев?

Н и н а. Мировые! Комбату вчера Красное Знамя вручили.

М а к с и м о в. И сегодня Лозовой в преотличном настроении?

Н и н а (сухо). Настроение комбата… мне трудно узнать.

М а к с и м о в. Не очень он нараспашку. Сразу не разберешь.

Н и н а. Что ко мне он особенно суров, на все сто двадцать сразу разберете. (Нерешительно.) Можете вы на минутку забыть, что у вас шпала, а я рядовая?.. Скажите, как в армии оформляется… словом, перевод?

М а к с и м о в. Из связисток в разведчицы?

Н и н а. Из батальона в батальон.

М а к с и м о в (поражен). Вы? В другой батальон?


Входит связной, пожилой красноармеец  К о р е ш к о в.


К о р е ш к о в (Максимову). Товарищ политрук, разрешите…

М а к с и м о в. Я интендант третьего ранга. Корреспондент.

К о р е ш к о в. Разрешите обратиться к…


Максимов неловко кивнул.


Я тебя, Нина, подменю…

Н и н а. Чего вдруг?

К о р е ш к о в. Комбат приказал. Ты к разведчикам давай на рысях. Далиев опять «языка» сцапал. Переводить требуется. Скорее, а то «языка» дивизия заберет. (Максимову, пока Нина собирается.)

А я считал, корреспонденты — они политработники.

М а к с и м о в. Я беспартийный.

К о р е ш к о в. И я беспартийный был. А уже кандидат. Четвертый день. Долго обсудить меня не могли — в госпитале лежал. А заявление подал, еще когда путевку в Берлин получил.

М а к с и м о в (удивлен). Путевку? Какую?

К о р е ш к о в. А у нас в батальоне так решили: кто фрицу под Москвой хвост укоротил, тому, значит, путь на Берлин.

М а к с и м о в. Поговорить бы с вами. Но… (Нине.) Пошли.

Н и н а. Думаете, мне нужен провожатый?!

М а к с и м о в. Думаю, газете нужен материал о «языке».


Уходят. Слышится зуммер телефона.


К о р е ш к о в (отвечает). Травка слушает… Как не Травка? А я, Незабудка, по-твоему, лопух?.. Как тебя узнал? А ты такая пискля, что тебя и в Германии узнаю… Записываю… Так… Погоди… «Сосредоточение минометов противника. Точка. Заметно прибавилось и снайперов». Подпись — понимаю чья… Нинка где? Много будешь знать — скоро, пичужка, генеральшей станешь. (Дает сигнал отбоя.) Так. У фрица, выходит, подкрепление…


Перейти на страницу:

Похожие книги

Общежитие
Общежитие

"Хроника времён неразумного социализма" – так автор обозначил жанр двух книг "Муравейник Russia". В книгах рассказывается о жизни провинциальной России. Даже московские главы прежде всего о лимитчиках, так и не прижившихся в Москве. Общежитие, барак, движущийся железнодорожный вагон, забегаловка – не только фон, место действия, но и смыслообразующие метафоры неразумно устроенной жизни. В книгах десятки, если не сотни персонажей, и каждый имеет свой характер, своё лицо. Две части хроник – "Общежитие" и "Парус" – два смысловых центра: обывательское болото и движение жизни вопреки всему.Содержит нецензурную брань.

Владимир Макарович Шапко , Владимир Петрович Фролов , Владимир Яковлевич Зазубрин

Драматургия / Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия / Советская классическая проза / Самиздат, сетевая литература / Роман