Читаем Тем, кто хочет знать полностью

Г у р в и ч. А, того местечка уже, наверно, и на свете нет.

Н а т а ш а (добиваясь точного ответа). Под Белостоком?

Р о з а (укоризненно). Наташа! У нас такое событие, а тебя интересует какая-то прадедовская типография.

Н а т а ш а. Папа, ты не знаешь, в той типографии умер от туберкулеза наборщик?

Г у р в и ч. Доченька, в те годы сотни людей умирали от туберкулеза. Да еще в местечках.

Н а т а ш а (словно про себя). Собственная типография…

Г у р в и ч. Да, собственная типография. Ну и что? Собственный завод. Собственная усадьба. Кто знает, может быть, у тебя… ну и у твоего мужа будет собственная больница.

Р о з а (улыбаясь). Наташенька захочет, чтобы только детская. Правда, доченька?

Н а т а ш а (как бы заново осознав весь ужас происходящего). Мамочка! Папа! Одумайтесь! Вы погубите себе жизнь! И мне!..

Г у р в и ч. Много ты знаешь. В Израиле — все для репатриантов. Все!

Н а т а ш а. Папа, репатриация — это возвращение на родину. А ты хочешь покинуть родину. Как эмигрант.

Р о з а. Ой, Наташа, не люблю я это слово — эмигрант.

Н а т а ш а. Да, мама, страшное слово. И страшная жизнь… А папа…

Г у р в и ч. Не учи отца. К нам заглянуло счастье, а ты… (Вот-вот он поднимет на дочь руку.) Ты, негодная…

Н а т а ш а (исступленно). Не поеду! Не поеду!.. (Плачет.) Лучше умереть… Лучше умереть…

Г у р в и ч (Розе). Полюбуйся на свою дочь.

Р о з а (укоризненно). Гриша!.. (Бросается к Наташе, гладит ее.)

Наша дочь поймет. Она у нас умница. (Утирает слезы на лице дочери.) Сейчас мы все сядем за стол… Видела, я на скорую руку испекла пирог?.. Садись, Гриша.


Гурвич садится.


Садись, Наташенька…


Наташа стоит на месте.


Что ж, за наше новое счастье, может быть, даже лучше выпить стоя… (Подает Наташе бокал, который та машинально берет.) Гриша, скажи хороший тост, как ты когда-то умел… Знаешь, доченька, когда я полюбила твоего папу? Когда он произнес тост в годовщину Победы… Ну, Гриша, мы слушаем тебя…

Г у р в и ч (встает с бокалом в руке). Дорогая моя жена! Моя хорошая, милая дочка! У меня уже седые волосы, и я обязан вам сказать правду. Я решился на очень трудный шаг. Но в жизни бывают моменты, когда человек обязан быть решительным. Иначе… А, даже не хочется говорить, что может произойти иначе. Передо мной пример моего покойного отца. Когда в тридцать девятом к Белостоку подошли гитлеровцы, нашлись умники, которые хотели заморочить голову моему отцу. «Господин Гурвич, как это у вас хватает сердца бросить и магазин и дом — ведь в них вложили жизнь и ваш отец и вы сами». (Наташе.) Но твой дедушка бросил все — и мы вовремя перебежали на советскую землю. Мне было тогда тринадцать. Но я помню, как нас оплакивал сосед Эпштейн — «Аптекарские товары, парфюмерия и санитария». Его Дудик был мой одноклассник в коммерческом училище. И вот уже тридцать пять лет, как бедного Дудика сожгли в Освенциме, а я — спасибо моему покойному отцу за решительность! — я сижу со своей семьей в своей квартире и радуюсь, что через несколько недель мы начнем новую жизнь. А почему? Потому что мой отец вовремя перебежал сюда. Все надо делать вовремя, запомни, дочка! (Поднимает бокал.) Выпьем же за…

Н а т а ш а (глухо). Я не поеду, папа.

Г у р в и ч (стукнув кулаком по столу). Паршивая девчонка! Ты хочешь согнать меня в могилу?

Р о з а. Тише… Гриша, соседи могут подумать…

Н а т а ш а. Папа… Я… Папа… (Слегка покачнувшись, выронила бокал на пол.)

Р о з а (бросилась к ней). Наташенька, успокойся, разбитое стекло — к счастью.

Г у р в и ч. «К счастью». (Подбирает осколки.) Кто сейчас у тебя купит хрустальный сервиз без одного бокала? Придется отдать за полцены — люди рады придраться к… Сами не знают, к чему, лишь бы дешевле.

Р о з а (тревожно)

. Ты дрожишь, доченька! Гриша, она дрожит как лист.

Н а т а ш а (еле слышно). Мама… пойду… лягу…

Р о з а. У тебя нет сил постелить. Идем… (Обняв поникшую Наташу, ведет ее к двери.)

Г у р в и ч (хмуро). Постой, Наташа.


Дочь и мать остановились.


Ты должна знать. У нас в магазине через два месяца ревизия. Плановая. Раскроется недостача. Шесть тысяч без двух-трех сотен. Мои враги уж постараются взвалить на меня.

Р о з а (обомлела). Гриша… Наташа, ты слышала?

Н а т а ш а. Слышала.

Г у р в и ч. И ноль внимания?

Н а т а ш а (к ней как бы вернулись силы). Папа, надо, чтобы во всем разобрались до ревизии. Пусть увидят, что виноват не один ты. А мы пока соберем деньги. Мама, за мои два колечка и браслет дадут тысячи полторы?.. Папа, я бы на твоем месте завтра заявила, что…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Общежитие
Общежитие

"Хроника времён неразумного социализма" – так автор обозначил жанр двух книг "Муравейник Russia". В книгах рассказывается о жизни провинциальной России. Даже московские главы прежде всего о лимитчиках, так и не прижившихся в Москве. Общежитие, барак, движущийся железнодорожный вагон, забегаловка – не только фон, место действия, но и смыслообразующие метафоры неразумно устроенной жизни. В книгах десятки, если не сотни персонажей, и каждый имеет свой характер, своё лицо. Две части хроник – "Общежитие" и "Парус" – два смысловых центра: обывательское болото и движение жизни вопреки всему.Содержит нецензурную брань.

Владимир Макарович Шапко , Владимир Петрович Фролов , Владимир Яковлевич Зазубрин

Драматургия / Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия / Советская классическая проза / Самиздат, сетевая литература / Роман