Разумеется, оба этих тертых калача понимали, что расследование ни к чему не приведет. Борден думал о том, что Гревен будет нем как рыба, а нотариус в это время мысленно поздравлял себя с тем, что вовремя уничтожил следы костра. Чтобы прояснить этот момент, второстепенный для судий и многим представлявшийся несерьезным, но оказавшийся в перспективе решающим для оправдания молодых людей, эксперты и Пигу после посещения парка заявили, что не нашли следов костра или пожара. Борден вызвал в суд двух рабочих, которые показали, что по приказу управляющего вскопали часть лужайки, где трава была выжжена, но на золу особого внимания не обратили. Управляющий, снова вызванный по просьбе защиты, показал, что, направляясь на маскарад в Арси, он проходил мимо особняка и повстречал сенатора. Мален указал место, которое следует перекопать, – он приметил его еще утром, прогуливаясь.
– Что там сожгли – сорняки или бумаги?
– Я не видел ничего, что указывало бы на то, что это были бумаги, – ответил управляющий.
– Но ведь, – вмешались защитники, – если на этом месте сожгли сорняки, кто-то же должен был принести их и развести костер?
Показания кюре Сен-Синьского прихода и мадемуазель Гуже произвели благоприятное впечатление. После вечерни они отправились на прогулку в сторону леса и видели, как молодые люди и Мишю едут на лошадях в ту же сторону. Сан и нравственный облик аббата Гуже не позволяли усомниться в его словах.
Речь прокурора, уверенного в том, что приговор будет обвинительным, вполне соответствовала законам жанра. Подсудимых он представил закоренелыми врагами Франции, ее институций и законов и тяготеющими к анархии. Несмотря на их причастность к покушениям на жизнь императора, на тот факт, что они служили в армии Конде, Наполеон, этот великодушный суверен, приказал вычеркнуть их из эмигрантских списков. И чем же они отплатили за милосердие?! Были произнесены велеречивые аргументы, которые в свое время приводились в пользу Бурбонов и в пику бонапартистам, а теперь применяются против республиканцев и легитимистов – для прославления младшей ветви. Эти затертые клише, которые еще могли бы иметь какой-то смысл при стабильном правительстве, покажутся как минимум комичными, когда история докажет, что во все времена прокуроры говорят одно и то же. Здесь уместно будет вспомнить остроту, пришедшую из прежних, более смутных времен: «Вывеска поменялась, а вино все то же!» Государственный обвинитель, один из выдающихся генеральных прокуроров Империи, разгадал в этом правонарушении намерение вернувшихся на родину эмигрантов выразить протест против конфискации их имущества. Он заставил публику содрогнуться, когда стал описывать бедственное положение сенатора, а затем – искусно, с уверенностью, что его рвение принесет плоды, – собрал воедино улики, полуулики и предположения и преспокойно вернулся на место, ожидая атаки оппонентов.
Г-н де Гранвилль прежде не выступал на уголовном процессе, но это выступление его прославило. Во-первых, его защитительная речь отличалась живым красноречием, которым нас сегодня так восхищает Беррье. Во-вторых, он верил в невиновность подсудимых, а это – один из главных источников убедительной риторики. Приведем основные тезисы его речи, опубликованной в полном объеме в газетах того времени. Для начала г-н де Гранвилль представил историю жизни Мишю в истинном свете. Это был прекрасный рассказ, ибо в нем говорилось о высоких чувствах; он нашел отклик во многих сердцах. Когда Мишю услышал, как этот выразительный голос говорит в его оправдание, слезы брызнули из его желтых глаз и потекли по страшному лицу. Он наконец предстал перед всеми таким, каким был на самом деле, – простым и лукавым, как дитя; человеком, чья жизнь подчинена единственной идее, единственной цели. В одно мгновение все стало понятно – в особенности благодаря его слезам, которые произвели большое впечатление на присяжных. Умелый защитник воспользовался этим, чтобы усомниться в словах обвинения.