Тень и Коготь

Евсевия раскрыла было рот, но мой взгляд заставил ее прикусить язык. Стоявший с ней рядом, обнажив в широкой улыбке щербатые зубы, замахал мне рукой, и я не без удивления узнал в нем Гефора.

– Ты готов? – спросила меня Морвенна.

– Готов.

Как раз в этот миг Иона поднял на эшафот жаровню с мерцающими алым углями. Из нее торчала деревянная рукоять (следовало полагать, рукоять клейма с надлежащими письменами). Не хватало одного – кресла. Я устремил многозначительный взгляд на алькальда, но с тем же успехом мог бы таращиться на вкопанный в землю столб.

– Ваша честь, кресло у нас имеется? – спросил я, не дождавшись реакции.

– Да, я послал двоих. За креслом и за веревками.

– Когда?

(Толпа зароптала, зашевелилась.)

– Пару минут как.

Накануне вечером он уверял, что все будет готово вовремя, но напоминать ему об этом сейчас было бы бесполезно. Впоследствии, с опытом, я накрепко затвердил: в склонности растеряться, струсить на эшафоте с сельским чиновником средней руки не сравнится никто. В эту минуту алькальд разрывался надвое между страстным желанием побыть в центре внимания (какового с началом экзекуции неизбежно лишится) и вполне справедливыми (в силу недостаточной подготовки и твердости духа) опасениями утратить подобающее достоинство. Самый трусливый клиент, восходящий на эшафот, твердо зная, что приговорен к вырыванию глаз, в девятнадцати случаях из двадцати держится много лучше. Даже застенчивые, до слез робкие киновиты, не привыкшие к шуму толпы, – и те в этом смысле гораздо надежнее.

– Кончай с ней! – крикнули из толпы.

Я перевел взгляд на Морвенну. Изнуренное лицо, чистая кожа, печальная улыбка, огромные карие глаза – все это вполне могло пробудить в умах толпы весьма нежелательное сострадание к казнимой.

– Можно усадить ее на плаху, – сказал я алькальду, и, не сдержавшись, добавил: – В конце концов, плаха для казней и предназначена.

– Да, но связать-то ее нечем…

Я и без того разговорился сверх меры, а посему от изложения своего мнения о тех, кому надлежит связывать казнимого, воздержался.

Не говоря ни слова, я уложил «Терминус Эст» плашмя позади плахи, усадил на плаху Морвенну, вскинул руки над головой в древнем салюте, в правую взял клеймо, левой стиснул запястья Морвенны, приложил клеймо к обеим ее щекам, а после поднял его кверху, все еще раскаленное едва ли не добела. Умолкшая, заслышав пронзительный вопль, толпа разразилась ревом.

Алькальд расправил плечи, выпрямился и словно бы обернулся иным, совершенно новым человеком.

– Позволь им взглянуть на нее, – сказал он.

Этого я надеялся избежать, однако послушно помог Морвенне подняться, взял ее за правую руку и медленно, величаво, будто деревенский танцор, повел ее вкруг помоста. Гефор был вне себя от счастья, и я, вопреки всем стараниям забыть о нем, отчетливо слышал, как он хвалится знакомством со мной перед стоящими рядом.

– Вот, вот! Скоро они тебе пригодятся! – завопила Евсевия, помахав Морвенне букетом.

Завершив круг, я взглянул на алькальда и после некоторой заминки, порожденной его непониманием, в чем причина задержки, получил приказ продолжить.

– Скоро все это кончится? – шепнула Морвенна.

– Да, дело почти завершено. – С этим я вновь усадил ее на плаху и поднял с помоста меч. – Закрой глаза. Закрой глаза и вспомни: всем, кто когда-либо жил, пришлось встретить смерть – даже Миротворцу, что возродится к жизни с приходом Нового Солнца.

Бледные, в обрамлении длинных ресниц, веки Морвенны сомкнулись, и поднимающегося меча она не увидела. Блеск стали снова заставил толпу умолкнуть, и как только вокруг воцарилась полная тишина, плашмя ударил клинком по ее бедрам. Шлепок заглушил явственный – крак, крак, точно хук с правой и хук с левой, завершающие боксерский поединок – хруст ломающихся бедренных костей. На миг Морвенна замерла в прежней позе, лишившись сознания, но еще не упав, и в этот миг я, шагнув назад, перерубил ее шею плавным горизонтальным ударом меча, овладеть коим много труднее, чем наносящимся сверху вниз.

Сказать откровенно, я понял, что все исполнил как должно, только при виде взвившегося над эшафотом фонтана крови, а окончательно убедил меня в том глухой стук упавшей на помост головы. Сам того не сознавая, все это время я нервничал не меньше алькальда.

Это и есть момент, когда – опять же согласно древним обычаям, – традиционная строгость нашей гильдии дает слабину. Хотелось расхохотаться, выкинуть коленце. Алькальд тряс меня за плечо, радостно (как хотелось и мне) лопоча что-то – слов я не разобрал. Вскинув вверх меч, я поднял с помоста за волосы отсеченную голову, воздел к небесам и ее, а после снова торжественным шагом обошел эшафот кругом, но уже не единожды – дважды, трижды, четырежды. Поднявшийся ветер окропил алыми брызгами и руку, и маску, и обнаженную грудь. Толпа орала, изощряясь в неизбежных остротах:

– А женку мою (муженька моего) пострижешь?!

– Закончишь, колбасы мне полмерки нарежь!

– А шляпку ее теперь можно себе забрать?