Читаем Теория Блума полностью

Человек, который прошёл сквозь зоны разрушения и не остановился, превращается в очаг ясного и необратимого разрыва, к которому примешивается упоительная боль. И если сразу же допустить загнивание сообщество не готово, то смягчить этот разрыв оно не может, а может стать лишь тем пространством, где он намеренно обобществляется. Ведь в то время, пока самосознание раскрывает перед человеком его собственный безграничный потенциал, он живёт с такими разрушительными внутренними требованиями, что только смерть способна выявить их истинную значимость. Дойти до предела возможностей — вот принцип живой жизни, которая превосходит любые формы именно потому, что форма для неё – «высший судья жизни […], форма становится категорическим императивом величия и само-осуществления» (Лукач, «Душа и формы»)61, и она эту форму воплощает. Так и только так человек связан с вечностью. А значит, сообщество и есть не что иное, как совместное переживание этой непреодолимой тяги к величию: «Переживание возможного до конца требует обмена с другими, принятия как факта их внешнего бытия и независимости ни от кого из них» (Батай, «О Ницше»)

62. Как людям нужно сообщество, чтобы в танце с убивающим их временем держаться наравне со смертью, так и сообществу нужна смерть – единственный растворитель, который справляется с любой материей и тем самым допускает возможность существования чего-то вроде любви или дружбы. Следовательно, сообщество – это по определению территория суверенности, где люди бросают вызов собственной конечности в игре со славой. Гарантия того, что в последнем действии прольётся кровь и что полный проигрыш неизбежен, какой бы удачной ни была вся предыдущая партия, нужна вовсе не для отпугивания игроков. Наоборот, на них она действует гипнотически. Наша жизнь – всего лишь вневременная задача, которую нужно выполнить в определённое время, и ценность её зависит исключительно от наших отношений с традицией
в том смысле, какой вкладывал в это слово Беньямин, а именно – в значении «дисконтинуума прошлого», противопоставляемого «континууму событий» во всемирной истории. Но трагедия наша не была бы столь грандиозной, если бы мы не так остро ощущали её тщетность. Блум, уничтожающий в себе Блума и возвращающий себе в рамках сообщества собственную внешность и Публичность, возвращает их себе в первоначальном виде, а значит, расстояние, однажды отделившее его от них, не исчезло: оно навечно останется в его сознании. Он воспринимает свою сущность как нечто, находящееся вне его самого, задействованное в сообществе и фактически нарушающее его целостность. Он знает, что открыт перед внешним миром, что вне этого открытого существования он ничто, и в то же время он знает, что от этого открытого существования он обособлен. Чем бы он ни был, он всегда оставляет за собой выбор этим не быть. Тот факт, что в подлинном сообществе сама эта открытость выставлена напоказ, ничуть не умаляет всепоглощающей серьёзности его долга существования (разумеется, когда Ницше воспевает человека-актёра, целиком выстраивающего свою жизнь из недолговечных ролей, то воспевает он лишь собственную слабость и неистовую волю к беспомощности. Ведь речь здесь идёт о том, чтобы быть, быть как можно больше и для этого быть в совершенстве. Наша сила определяет лишь степень нашего растворения в самом существенном). Когда люди вместе восстанавливают общий и некогда отнятый у них мир, разрыв между ними не исчезает. Какую бы искренность мы ни пытались изобразить, наладить связь с собственным «я» нам удастся лишь через смерть, поскольку только тогда мы совпадём сами с собой. К тому же коль скоро в наших действиях не выражается самая сокровенная наша тяга к огню, нам следует положиться на Слово, приняв язык не как «совершенную стихию, в которой внутреннее так же внешне, как внешнее внутренне» (Гегель)
63, а как правило существования. «Заговорив, мы должны держаться как можно ближе к сказанному, иначе всё действительно пойдёт кувырком: слова – с одной стороны, мы – с другой, и горечь разрыва» (Брис Парен, «О диалектике»).

Примечания

1 Цит. по: Джойс Дж. Улисс

⁄ Пер. с англ. В. Хинкиса, С. Хоружего; коммент. С. Хоружего. М.: Республика, 1993. С. 45.

2 Цит. по: Гераклит Эфесский. Фрагменты ⁄ Пер. В.О. Нилендера. М.: Мусагет, 1910. С. 17.

3 Цит. по: Ницше Ф. К генеалогии морали ⁄⁄ Ницше Ф. Соч.: В 2 т. ⁄ Сост., ред. и примеч. К.А. Свасьяна. Т. 2. М.: Мысль, 1990. С. 408. Пер. с нем. К.А. Свасьяна.

4 Цит. по: Маркс К. К еврейскому вопросу ⁄⁄ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 1. М.: Гос. изд-во полит, лит-ры, 1955. С. 391.

5 Цит. по: Краван A. Hie! ⁄⁄ Краван А. «Я мечтал быть таким большим, чтобы из меня одного можно было образовать республику…»: Стихи и проза, письма ⁄ Пер. с фр. и англ., сост., предисл., коммент, и примеч. М. Лепиловой. М.: Гилея, 2013. С. 88.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Homo ludens
Homo ludens

Сборник посвящен Зиновию Паперному (1919–1996), известному литературоведу, автору популярных книг о В. Маяковском, А. Чехове, М. Светлове. Литературной Москве 1950-70-х годов он был известен скорее как автор пародий, сатирических стихов и песен, распространяемых в самиздате. Уникальное чувство юмора делало Паперного желанным гостем дружеских застолий, где его точные и язвительные остроты создавали атмосферу свободомыслия. Это же чувство юмора в конце концов привело к конфликту с властью, он был исключен из партии, и ему грозило увольнение с работы, к счастью, не состоявшееся – эта история подробно рассказана в комментариях его сына. В книгу включены воспоминания о Зиновии Паперном, его собственные мемуары и пародии, а также его послания и посвящения друзьям. Среди героев книги, друзей и знакомых З. Паперного, – И. Андроников, К. Чуковский, С. Маршак, Ю. Любимов, Л. Утесов, А. Райкин и многие другие.

Зиновий Самойлович Паперный , Йохан Хейзинга , Коллектив авторов , пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ

Биографии и Мемуары / Культурология / Философия / Образование и наука / Документальное