Теория Блума

«Всё бытие – это не я один, это я и мне подобные» (Батай)⁶⁰

«Мы, люди» – в каком только сценарии кастрации прошлого не использовался при случае этот лозунг для оправдания призывов к смирению: от гнусного церковного христианства и сопливого гуманизма буржуазной эпохи вплоть до их синтеза в Биовласти. Есть в этом высказывании некая доля пошлости, ни в чём не уступающей привычным возражениям оппонентов, которые утверждают, что тем же лозунгом в своё время не брезговало ни одно освободительное движение. Но нам эти споры надоели. Традиция угнетения – не то, о чём ЛЮДИ говорят снаружи, а то, что

проживается изнутри. Слои пыли делают слишком много чести этой проникновенной риторике, этим смехотворным препирательствам, звучащим над трупом освободительных идей, ни одна из которых не увенчалась успехом. Уж простите, но наследия

такого прошлого нам не нужно, коль скоро оно капитулировало перед тем убогим миром, который нам так хорошо знаком. Наперекор всем раскаявшимся, пресыщенным, дрожащим от страха и всем, разглагольствующим об истории так, будто это не сплошная гротескная эпопея действующей власти, а нечто совершенно иное, – наперекор им всем мы провозглашаем начало мессианской эры, мы объявляем о погружении стихии смысла в стихию времени. Наше настоящее – это человек, который шагает прямо к будущему, и путь ему освещают воспоминания о том, чего не было. Мы ни в коей мере не оспариваем прошлое: прошлое – это мы. Нас устраивает даже неописуемое уродство той эпохи, в которой мы растворяемся, ведь оно и существует для того, чтобы мы его истребили. К тому же эта эпоха – финальный аккорд метафизики, а значит, нам наконец вернули то самое «мы, люди», которым так долго злоупотребляли враги. Нам вернули его как знамя, которое, оказавшись среди сил отрицания, стряхнуло с себя всё затхлое слабоволие, умеренность и нытьё. В борьбе против Спектакля «мы, люди» означает «мы – те, кто в одиночку встречает смерть, но одиночество это избавляет нас от всех ограничений, случайностей, зависимостей»; «мы – безнадёжно конечные существа, но конечность наша простирается дальше любой бесконечности»; «мы, попавшие в такой необъятный водоворот возможностей, что нам приходится терять в нём себя»; «мы, настройщики мира»; «мы, признавшие друг друга, как братья без семьи»; «мы – те, у кого ЛЮДИ отняли всё»; «мы, живущие в муштре и ни на миг не забывающие, что мы – наследники королей». И каждый раз, когда Воображаемая партия выступает против Спектакля, слышится это самое «мы», «мы» истинного сообщества. В пику той ностальгии, которую особый вид романтизма пробуждает даже у её противников, нужно отметить, что в прошлом не существовало, никогда не было сообщества. Прошлое не таит в себе ни толики полноты, потому что никакой полноты оно в себе не видело. Без Блума, без «завершённого разрыва», без нашего беззаветного отречения, а стало быть, и без полного крушения всего субстанциального этоса единственное, чем могло быть «сообщество», так это компостной кучей лжи и источником преград – впрочем, иначе бы его и не стёрли с лица земли. Лишь радикальное отчуждение Общего смогло раскрыть первоначальное Общее так, что одиночество, конечность и бытие-в-мире – то есть единственная подлинная связь между людьми – оказались и единственной

возможной связью. Разумеется, то, что сегодня мы, оглядываясь на прошлое, называем «сообществом», имело некоторое отношение к этому первоначальному Общему, но лишь опосредованно и неосознанно. Именно нам впервые предстоит взаимодействовать с подлинным сообществом, основанном на ясном осознании разобщения, уязвимости и конечности, а потому и самым живым и в то же время самым опасным, поскольку оно позволяет людям до конца поддерживать жизнь в напряжённости смерти. Радикальность эпохи предполагает, что этот опыт взаимодействия будет единственным доступным нам опытом. Ведь всё, что существует

в Спектакле, действует против Спектакля и представляет собой сообщество: с негативной позиции это объясняется тем, что