Потом появился Алексей Навальный, к нему сразу же подошли полицейские, предупредили, что если несанкционированная акция продолжится, то начнутся задержания. Навальный отвечал, что одиночные пикеты не нужно согласовывать и куда-то отправился. Минут через десять заговорили о том, что где-то неподалёку задержаны Удальцов и Яшин, следом – что Навальный. Собравшиеся у Соловецкого камня двинулись ручейком по Маросейке по направлению к Следственному комитету. Я постоял возле Политехнического музея, надеясь, что сейчас, как 13 мая, в день Контрольной прогулки, из подземного перехода польётся человеческая волна… Волны не было, стал догонять ручеёк.
То в тридцати метрах друг от друга, то в пятидесяти, то в ста стояли люди с бумажками «Я против репрессий и пыток», «Сегодня сажают моих друзей, завтра посадят ваших», «Путин, остановись». Ручеёк приветствовал пикетчиков, благодарил, фотографировал. Шутками встретили поэта Сергея Гандлевского, который двигался против течения – со стороны СК в сторону Лубянки…
Дорога была длинной, и настроение падало, пикетчики попадались реже и реже. На Бауманской улице, уже неподалеку от поворота в Технический переулок, где вознесся к небу Следственный комитет, навстречу мне попалась бегущая женщина с белой ленточкой. Она открыла дверцу фиолетовой машины и крикнула водителю: «Заводи!» Следом за женщиной в машину заскочили Гарри Каспаров и двое его то ли телохранителей, то ли соратников. Автомобиль сорвался с места, офицеры полиции, преследовавшие шахматиста-оппозиционера, как-то облегчённо проводили машину взглядом.
Идти дальше мне расхотелось. Я уже набегался 5 марта в окрестностях ЦИК, 6 мая возле Болотной площади… Поехал домой, и минут через сорок сидел за столом, пил водку Усадского спиртзавода и пытался разобраться в происходящем.
Акция была правильная. Теоретически (теоретически!) нас от новых Соловков отделяет один шаг. Вообще-то нынешнему режиму было бы честнее собрать ядро непримиримой оппозиции (человек пятьсот самых-самых, а если оставшиеся не успокоятся, то ещё пару-тройку тысяч) и отправить в определённое место. И пусть они там протестуют, строят планы, создают комитеты и советы; можно даже разрешить журнал, газету выпускать, театр организовать, музей антиклерикализма. На Соловках, кажется, нравы были довольно свободные. По крайней мере, поначалу…
Но понятно, что массовых репрессий режим не хочет. Разнообразные вредители (а после фильма «Анатомия протеста 2» слово это можно писать уже без кавычек) на свободе ей полезнее, чем в заключении – на вредителей можно списывать и медленное развитие страны, и аварии, техногенные катастрофы, всё что угодно вплоть до природных катаклизмов. Сажать стоит или по-настоящему опасных (как Ходорковский), или рядовых (таких сидит на зоне или в СИЗО немало), чтобы оппозиция не становилась слишком уж многочисленной; чтоб подумали другие рядовые перед тем как отправляться на очередную акцию: «А не окажусь ли я после неё за решеткой, как те участники 6-го мая?»
Впрочем, главная фигура нынешнего режима, кажется, всё-таки искренне верит, что оппозиционеры действительно вредители, причём стараются вредить не только тому режиму, какой она (фигура) возглавляет, а вообще – России. Вот интересный момент обнаруживается в фильме, снятом к 60-летию президента. Журналист Такменёв спрашивает у Владимира Владимировича:
Людовик XIV заявлял: «Государство, это я». Наш президент, судя по всему, пошёл дальше. Он считает, что он не только государство, но и – Россия. А как понять иначе первый, необдуманный, а следовательно самый честный, ответ на вопрос про реакцию на лозунг: «Путин, уходи»? Теперь становится понятно, почему ядро оппозиции столь непримиримо – оно понимает, что какие бы разумные и полезные предложения не поступали от Навального или Удальцова, или Немцова, или Лимонова, они при нынешнем главе режима не будут приняты или хотя бы рассмотрены.
У Василия Розанова есть миниатюра про Чернышевского. Начало её часто цитируют:
А несколькими строками ниже можно найти потрясающую мысль: