— К концу января они вновь начинают общаться. Вера сменила тон, она более сдержанна. Просто хочет, чтобы они остались друзьями, вот и всё. Тем не менее через несколько недель их связь возобновляется. Потом она звонит вам и просит записать ее на прием. Чтобы посмотреть, какая вы, говорит она. Чтобы понять, что в вас видит Сигурд.
Я не в силах обсуждать это с Гюндерсеном. Хотя то, что я ей поверила, совершенно естественно, я чувствую себя легковерной недотепой, позволившей обвести себя вокруг пальца. Выставившей на обозрение свою личную жизнь. Поскольку не желаю объясняться перед ним, я тороплюсь спросить:
— Но зачем она его убила? Он что, собрался опять ее бросить? Что ее спровоцировало?
— Да вот, — говорит Гюндерсен, перекладывая лежащие перед ним бумаги, — тут такое дело, знаете…
Замолкает ненадолго, просто смотрит на бумаги и ничего не говорит; потом поднимает на меня взгляд, который иногда бывает у него — ясный, откровенный… Я не знаю, это такой прием или как; научили ли его этому в школе полиции, или это его врожденная черта, — но действует этот взгляд безошибочно; против такой честности не попрешь.
— Тут такое дело, Сара… Я думаю, что Сигурда убила не она.
В выходные я, сидя на полу дома у Анники, строила с двумя своими старшими племянниками железную дорогу: умело огибая ножки стульев, укладывала рельсы, возводила мосты и линии электропередачи. Полностью погрузившись вместе с мальчишками в это занятие, я вела себя и думала как ребенок, впитывала несложные реалии окружающего мира: мороженое, сказки и соседей, среди которых, кажется, есть даже ведьма. И теперь, когда до меня постепенно доходит сказанное Гюндерсеном, когда я вспоминаю, с каким ужасом той ночью всматривалась в темноту за кухонным окном в Нордстранде, и ловлю себя на мысли, что я, может быть, что-то видела там и что кто-то, возможно, все еще охотится за мной; теперь все, чего я хочу, — это вернуться туда, к мальчишкам, на пол гостиной, где единственно важным было проложить рельсы через край ковра…
— Что вы такое говорите! Я не понимаю, — говорю я.
С извиняющимся выражением на лице Гюндерсен сжимает губы и растягивает их в стороны под своими усами, не сводя с меня своих честных глаз.
— Она следила за нами, — продолжаю я. — Она подкинула мне в дом ключ от дачи, выманила меня туда; я
— Мне понятен ход ваших мыслей, — отвечает он. — И если это хоть как-то может вас утешить, вы нашли единомышленницу в лице Ингвилль Фредли. Она твердит ровно то же самое: нет, мол, никаких сомнений в том, что Вера готовилась стрелять в вас в Крукскуге.
— Но, — говорю я дрожащим голосом, еле сдерживаясь, чтобы не расплакаться, — кто же это еще мог быть? Ведь это же совершенно невероятно, чтобы Сигурда, обычного архитектора из Рёа, хотел убить не один человек, а целых два?
— Я разделяю ваши сомнения. Но факты свидетельствуют против того, что она — убийца. Это представляется практически невозможным.
— Но все-таки была у нее какая-то возможность, должно быть… О которой вы не подумали.
Гюндерсен ненадолго замолкает; ждет, пока я успокоюсь, думаю я, и изо всех сил стараюсь взять себя в руки.
— Я человек простой, Сара, — говорит он. — Я смотрю на имеющиеся в моем распоряжении факты и спрашиваю себя: возможно ли, чтобы это сделал X? Имелась ли у X практическая, физическая возможность совершить это действие? И если нет, что ж, тогда нам необходимо либо выявить способ, каким X все же мог бы это проделать, — либо отбросить эту гипотезу. В моей профессии легко упустить истину, склоняясь к решению, которое кажется самым очевидным. Стоит заподозрить кого-нибудь, и видишь только то, что подтверждает твои подозрения. Закрываешь глаза на все, что указывает на ошибочность такого решения, избирательно подыскиваешь факты, которые говорят в пользу твоей гипотезы…
—
— Такую ошибку совершить очень просто, — продолжает Гюндерсен. — Проще простого, что не мешает и матерым следователям попадать впросак. Как было бы удобно, если б это оказалась она, правда?… Дело только в том, что это не она.
Он листает свои бумаги и извлекает из пачки еще одну экселевскую страницу.