Терапевт

Гюндерсен меня, видимо, ждал, потому что появляется чуть ли не в ту же минуту, как ему звонит дежурный. На нем выцветшая рубашка и потертые джинсы, а на шее висит пластиковая карточка с именем и фотографией; раньше я его с такой не видела. В остальном он такой же, как всегда; но, идя вслед за ним по таким запутанным коридорам, что наверняка требуются годы, чтобы научиться ориентироваться в них с такой легкостью, я задаюсь вопросом, не выглядит ли он все-таки бледнее обычного? Будто очень устал. Будто дни напролет много работал и мало спал.

Мы останавливаемся налить себе кофе возле тесного кухонного уголка, угнездившемся между залами с открытыми офисными помещениями и коридорами, по сторонам которых тянутся ряды тяжелых запертых дверей — в самой утробе этого дома-чудища. Пока Гюндерсен роется в шкафчиках в поисках чашек, подходит женщина в рубашке и блейзере, здоровается со мной за руку и говорит, что она — полицейский юрист.

— Я работаю с этим делом, — говорит она. — Гюннар сейчас подробно охарактеризует вам состояние расследования. К сожалению, я не могу задержаться с вами, но уверена, что он изложит все как надо и ответит на все возникшие у вас вопросы. А если потребуется что-то еще, вы можете потом позвонить мне.

Я киваю. Мы с Гюндерсеном обмениваемся такими молниеносными взглядами, что вряд ли она могла заметить его; нам обоим немного неудобно из-за того, что она называет его по имени. Что-то в нем есть такое, из-за чего даже его мать, думается мне, зовет его Гюндерсеном.

Он проводит меня в такую же по-спартански обставленную комнату, как та, где я дожидалась в пятницу: стулья с розовой шерстяной обивкой, какие в начале девяностых обожали закупать госучреждения; столик на стальных ножках и с пластиковой столешницей, на нем дешевая на вид настольная лампа; к потолку на двух стальных тросах подвешена вытянутая прямоугольная лампа, а в углу стоит горшок с фикусом, не поймешь, настоящим или искусственным, такие у него пыльные листья. Гюндерсен усаживается на стул. Показывает мне, чтобы я села напротив. Там два стула, и мне вдруг вспоминается мой кабинет. Я наобум сажусь на тот, что справа. Гюндерсен ставит передо мной чашку с кофе; поехали.

— Так вот, — говорит он.

— Вот, — реагирую я.

Мы смотрим друг на друга.

— Вы наверняка думали о том, что случилось в пятницу, — произносит Гюндерсен.

Я киваю. Он продолжает:

— Вы позволите мне, прежде чем мы начнем, задать вам один вопрос?

— Ну конечно.

— Вы действительно не знали, что охотитесь за Верой? Когда поехали в пятницу в Крукскуг?

— Нет, — говорю я. — Честно. Я понятия не имела, что это она.

— Выходит, тогда вы могли предполагать, что в эту глушь, на место, где произошло убийство, вас зазывает неизвестно кто, просто какой-то психованный убийца?

Я опускаю глаза, понимая, как вся эта история выглядит со стороны.

— Я не знала, что это Вера, — говорю я, глядя на свои руки; пытаюсь объясниться. — Но я видела на видеозаписи, сделанной охранным предприятием, ее фигуру… Ну и вот. Ничего в этой фигуре не было угрожающего. Как-то даже жалко она выглядела.

Конечно, с пятницы у меня было время все обдумать. Но так непросто изложить свои мысли… Я набираю в легкие воздух, делаю новую попытку.

— Вы просто не представляете, как мне было страшно, — говорю я. — Я понимала, что это опасно. Но я просто… Мне просто нужно было понять. И будь что будет, подумала я. Да, конечно, вышло очень самонадеянно с моей стороны, и теперь я вижу это совсем иначе. Но тогда я чуть не спятила, сидя дома с этими камерами, с шагами на чердаке, с магнитиками этими на холодильнике… Дело не только в том, что я хотела знать, что случилось с Сигурдом. У меня было чувство, что речь и о моем выживании.

Гюндерсен глядит на меня, склонив голову набок.

— Ну, в итоге вы целы, — говорит он. — Но я вам вот что скажу: вы по гроб жизни должны благодарить того парнишку, который работает в охранном бюро. Как оно там… «Охранное предприятие Арилля»? Молоденький такой паренек… Он позвонил нам ни свет ни заря и рассказал, что произошло. Сказал, что вы, наверное, поехали туда, на дачу эту. Слышно было, что он мучается из-за того, что разглашает служебную тайну. Прямо как вы, когда мы просили у вас медкарты… Не важно. Главное, что он нас предупредил. Фредли тут же помчалась туда, по пути прихватив на подмогу пару ребят из Хёнефосса. Слава богу… Могло ведь и очень плохо кончиться.

Он бросает на меня многозначительный взгляд. Я киваю. Гюндерсен в полиции работает давно, всякое повидал. Когда такой человек советует тебе не играть с жизнью, к его совету стоит прислушаться.

— Ладно, — произносит он, поправляя разложенные перед ним бумаги: папку с документами, распечатки каких-то таблиц в «Экселе», машинописные странички, и все это с примечаниями, начерканными неразборчивым почерком на полях и где еще оставалось свободное место. — Давайте начнем сначала. Вера. Что вы о ней думаете? В смысле, что вы думаете о ее роли во всем этом?

— Ну… Я подумала. Не знаю. Скорее всего, у них были отношения. Так я думаю.

Гюндерсен медленно кивает.