Терапевт

Гюндерсен рассказывает, что Вера призналась: да, она забралась ко мне в дом и взяла револьвер старого Торпа, о котором ей поведал Сигурд; она знала, где примерно его искать. Потому и копошилась на чердаке в ту ночь, когда я слышала шаги. В свой микрофон она слышала, что и как говорят полицейские. Гюндерсен выглядит даже слегка смущенным, продолжая:

— Мы, пожалуй, иногда высказывались не вполне подобающим для профессионалов образом. Признаю это. Моя группа, да и сам я. Пока не поняли, что за нами наблюдают. Вы же не хотели передать нам медкарты… Стерли сообщение… Скажу честно, я был крайне раздражен. И… гм… позволил раздражению повлиять на то, как я представил дело своим сотрудникам. Я ведь думал, что больше меня никто не слышит. А Вера слышала. Возможно, это послужило толчком к дальнейшему…

Но тут она

попала в поле зрения полиции. Дело в том, что они взломали компьютер Сигурда и обнаружили, что он состоял в отношениях с молодой девушкой. Гюндерсен рассказывает, что, когда его сотрудники опросили Веру, выяснилось, что никто не может подтвердить ее местопребывание в определенные часы пятницы, 6 марта. Она попала под подозрение и хотела вновь обратить его на меня. Начала вмешиваться в события. Поняла, что я испугалась, обнаружив, что кто-то побывал у меня дома. Следила за мной. Слушала, что я рассказываю полицейским, и слышала, что они относятся ко мне с прохладцей. Хотела сильнее испортить отношения между нами.

— Магниты на холодильнике — это хитро придумано, — говорит Гюндерсен. — Вроде бы ерунда какая… Да это ерунда и была. Профессионалам, десятки лет расследующим убийства, это представилось такой мелочёвкой… Какой в этом смысл? Легко было списать все на истерику. На то, что человек сорвался с катушек. И в то же время вас это, естественно, напугало до потери пульса.

— Никак не пойму, — произношу я с горечью, — почему никто не догадался, что как раз это и было целью? Что если кто-то хотел меня дискредитировать, то лучшего способа не придумаешь.

— Ну, — говорит Гюндерсен, — скажем так: эта мысль меня посещала. О разных сценариях. И что у вас совсем помутился рассудок и развилась паранойя или что вы попытались представить себя жертвой — но довольно неумело. Или что кто-то на самом деле хочет бросить подозрение на вас. И я на всякий случай приставил сотрудника следить за вашим домом. Так что в ночь на пятницу, тринадцатого марта, не только ваши, то есть Арилля, камеры наблюдения зафиксировали Веру. Мой человек ее тоже заметил. Когда Вера убегала, он ее преследовал, но потерял, когда она скрылась в саду одного из домов на улице Карла Хьельсена.

Воспоминания о том вечере обретают чуть менее зловещий характер. Так, значит, кто-то сторожил меня… Значит, я не была брошена на произвол судьбы…

Видимо, Вера заподозрила, что полиция интересуется ею, полагает Гюндерсен. Просматривая свои видеозаписи, она увидела, что полицейские всё реже наведываются ко мне, и, пока Фредли не обнаружила видеокамеры, могла слышать их разговоры о других представляющих интерес лицах, в том числе о любовнице. А они-то думали, что их никто не слышит… Вера не имела доступа ни к заключению о вскрытии, ни к цифровым фотофайлам с указанием времени и даты; она не знала, что с нее подозрения сняты. Разумеется, ее вполне устроило бы, если б в убийстве Сигурда обвинили меня. Но в какой-то момент ее, должно быть, посетила мысль, что было бы неплохо, если б я тоже была убита. Гюндерсен рассказывает, что, по мнению Веры, я отняла у нее Сигурда дважды: сначала потому, что он несколько раз предпочел меня ей, а потом — потому что убила его. Если б она меня застрелила и заявила, что сделала это обороняясь, ей было бы просто снять подозрение в убийстве Сигурда с себя и переложить его на меня. Это было бы тем более убедительно, что я не могла бы возражать. Смерть послужила бы еще и наказанием мне за то, что я отняла у нее Сигурда, в обоих указанных смыслах. Должно быть, Вера рассуждала так.

Дача хорошо подходила для задуманного. Ей нужно было выманить меня из дома — ведь повода прийти ко мне домой у нее не было. Она рискнула подкинуть мне идею: вот ключи — ответ на твои вопросы ты найдешь в Крукскуге.

— Но все это пустые измышления, — говорит Гюндерсен. — Мы можем сколько угодно обсуждать предположения «за» и «против», что Вера умышленно заманила вас в ловушку, чтобы убить. Но доказать, что это входило в ее намерения, мы не можем.

Я вздыхаю. Что еще ему надо? Листок, на котором черным по белому записан ее план? Признание вины?

— По ее словам, она хотела проникнуть к вам в дом, чтобы вернуть ключи от дачи, но когда сработала сигнализация, испугалась и действовала в панике. Что вы пришли в ярость, обнаружив ее на кухне крукскугской дачи, и угрожали ей. И она решила, что вы ее убьете.

— Это просто смешно, — говорю я. — Это же она целилась в меня!

— Да, — говорит Гюндерсен. — Но она не выстрелила.

— Выстрелила бы! Если б не Фредли, она меня убила бы.