Терапия памяти

– И что? – безо всякого почтения пробурчала телезвезда. – Вы знаете, который час? – и только тут я поняла, что в столице еще ночь, а Максим просто работает в такое время…

– Ради бога, простите, но у меня есть для вас информация.

– Какая, к чертям, информация среди ночи?! Что вы себе вообще позволяете, дамочка? И брат мой, придурок, телефоны раздает…

– Фамилия Зиятдинов говорит вам о чем-то? – перебила я, и акула криминальных сюжетов окончательно проснулась и даже, кажется, настроилась на рабочий лад:

– Режиссер? Тот, которого задержали по подозрению в убийстве жены?

– Он самый.

– Ну?

– Я могу предоставить вам неопровержимые доказательства причастности Зиятдинова и его жены к организации притона для педофилов.

Сказав это, я почувствовала, как у меня закололо в груди слева, словно туда воткнули сразу десяток тонких игл.

– Что?! Да вы соображаете…

– Я, дорогой Леонид, соображаю, потому что у меня на руках примерно сто двадцать восемь гигабайт видео, снятого именно там, – отрезала я, держась за грудь. – И в этих видео не только малолетние девочки. Там несколько высокопоставленных чиновников разных рангов. Так интереснее?

– Как вас найти? – сразу же стал деловым и собранным Леонид.

– Я сейчас не в Москве по понятным причинам. Но вы можете прилететь ко мне уже завтра утром, если возьмете билет на вечерний рейс. Я прохожу лечение в закрытой частной клинике, но вам выпишут пропуск, и мы сможем пообщаться. Флешку я отдам вам, а вы уж решайте, что с ней делать дальше.

– А в полицию не хотите отдать?

– Хочу. Но понимаю, что там ее мгновенно потеряют, отформатируют – и что там еще можно сделать с такой техникой. А мне нужно, чтобы Зиятдинов и его веселая компания оказалась за решеткой. И вы мне можете в этом помочь.

– Это будет бомба, уважаемая Регина, – помолчав, произнес Леонид.

– Очень на это рассчитываю.

– Говорите, куда мне лететь и где вас искать, завтра обсудим все лично.

«Ну, вот и все, – подумала я, положив трубку на кровать. Завтра все решится».

Мажаров пришел ко мне около двенадцати, и лицо его было какое-то темное, мрачное.

Задав все положенные в таких случаях вопросы о самочувствии, проведенной ночи и беспокоящих симптомах, он сказал, что через пятнадцать минут ждет меня в перевязочной, и вышел.

Поведение его показалось мне каким-то странным – такое впечатление, что произошло что-то, пока я тут пыталась решить свои вопросы.

Не утерпев, я нацепила парик и вышла в коридор, чтобы постараться хоть что-то узнать из обрывков разговоров персонала, например. Но не тут-то было – в этой клинике медсестры не трепали языками на посту, и если что-то обсуждали, то, похоже, делали это в своей комнате отдыха. Но по суете, происходившей в дальнем конце коридора, я сделала вывод, что там лежит кто-то важный.

В холле я столкнулась с мужчиной в прокурорском кителе под белой больничной накидкой – он спешил как раз в палату в конце коридора, и было непонятно, по службе он туда бежит или по личному делу.

Спрашивать у Любы, сидевшей за высоким барьером поста, было неудобно, да она и не скажет, конечно.

– Регина Владиславовна, пройдите в перевязочную, пожалуйста, – окликнула меня Люба, – Матвей Иванович уже ушел туда.

Я молча кивнула и направилась на другой этаж в перевязочный кабинет. Там остро пахло дезинфицирующими растворами, белый кафель на стенах вызывал во мне священный ужас – как вообще можно содержать его в такой девственной чистоте?

Мажаров в белой шапочке и маске стоял у стола, рядом с которым на маленьком передвижном столике раскладывала инструменты медсестра Света.

– Проходите, Регина Владиславовна, ложитесь лицом под лампу. – Мажаров показал рукой место, где должна была располагаться моя голова, а Света ловко придвинула небольшую скамеечку, с которой легче было забраться на высокий стол.

Я улеглась и почувствовала себя снова в операционной – совсем как вчера, разве что я в сознании, все вижу, слышу, могу отвечать.

– Будет больно? – спросила я, на всякий случай вцепляясь пальцами в края стола.

– Я же еще даже не начал, – заметил Мажаров, принимая из рук Светы какой-то инструмент. – Сейчас снимем повязку и решим, делать вам больно или не стоит.

– Ну и шутки у вас… – пробормотала я.

– Так… потерпите, сейчас… – но я даже не почувствовала того, как он снял с лица повязку. – Неплохо, неплохо… – бормотал он, осматривая то, что было сейчас вместо моей правой щеки. – Сейчас положим свежую повязку, и пойдете отдыхать. Но перед этим задержитесь, пожалуйста, нам нужно поговорить.

Я закрыла глаза, пока он обрабатывал швы и накладывал новую повязку, и все думала, о чем же именно он собирается говорить со мной. Наверняка о предстоящем реабилитационном периоде… а мне вот нужно пропуск заказать для Османова. И я не придумала, как его представить, кем. Если Мажаров хоть изредка смотрит телевизор, то это имя наверняка слышал – не могу же я сказать, что это мой любимый братец, например.

Выйдя из перевязочной, я остановилась в холле и принялась думать, кем же мне приходится известный журналист Османов.