Тяжелый песок

Нет, бездумной и безответственной идеализации времени и людей в «Тяжелом песке» мы не найдем. Читатель и сам припомнит И несправедливый навет на директора обувной фабрики Сидорова и работавшего на этой фабрике завскладом сырья Якоба Ивановского, стоивший им года тюрьмы и судебного процесса, и то, как старший сын Ивановских Лева, ставший к тому времени крупным комсомольским работником, и его жена Анна Моисеевна, не желая компрометировать себя, отвернулись от попавшей в беду семьи, и поведение судьи Шейдлина, не желающего как следует разобраться в деле, которое он ведет. Но стоит только взглянуть на судьбы детей Ивановских, чтобы увидеть, что дали этой семье тридцатые годы: о Леве уже говорилось, Борис работает мастером на той же обувной фабрике и заочно учится в институте, Ефим — инженер на Харьковском тракторном заводе, Люба учится в Ленинградском медицинском. Генрих — в авиационном училище, перед Диной открывается дорога в консерваторию. «О моих родителях и говорить нечего. Это был венец их торжества, награда за перипетии и невзгоды жизни, светлый час их великой любви… Ничего, будут и ее

дети докторами медицины, и не в какой-то там Швейцарии, на краю света, а в великой стране, стране на шестую часть планеты». Близки к этим чувствам и ощущения молодых людей того времени — работящих, неравнодушных, к общему благу, веселых, уверенных в своем будущем: «Молодые ребята конца тридцатых годов были особенным поколением. Не всё они, конечно, знали, но в то, во что верили, верили искренне».

И рассказчик, и мы, читатели его рассказа, сейчас знаем многое из того, что они не знали. Видим, что не всегда их вера оправдывалась, — например, вера в то, что мы не уступим ни пяди своей земли и что в будущей войне будем воевать на чужой территории и сможем победить малой кровью. Или надежды на то, что самые давние, самые смелые мечтания и утопии человечества совсем недалеки от полного осуществления. Но и то оказать: и эта вера, и эти надежды не из воздуха соткались, они зиждились на том, что уже было достигнуто, на том, что одна из отсталых стран Европы, всего лишь двадцать лет назад лежавшая в разрухе, волей и трудом их отцов и старших братьев превращалась в могучую державу.

Воплощением достигнутого и одновременно гимном любви Рахили и Якоба, гимном верности и упорству звучит в романе сцена тридцатилетнего юбилея их свадьбы, который организовал для родителей Борис. Это праздник не только семей Ивановских и Рахленко, юбилей становится праздником всего города — город радуется, что его прекрасная легенда выдержала все испытания на разрыв, жива и все так же прекрасна. «Она (Ракиль. — Ю. Б

.) стояла рядом с отцом, и, я вам скажу, это была царственная пара, они были высокие, мои родители, может быть, еще выше оттого, что держались прямо, осанка была, и над ними благословенное южное небо, и перед ними тот же двор, где тридцать лет назад они справляли свою свадьбу, и видна улица, по которой шли после венчания юные, влюбленные, играл оркестр, вокруг них пели, танцевали и веселились люди, и теперь вокруг них опять люди, так же любуются ими, радуются их любви и желают им счастья».

Эта мизансцена, вся атмосфера этого празднества ярко запоминаются еще и потому, что здесь в последний раз объединяются все, кто близок и дорог рассказчику, кого успел полюбить читатель. Потом война неотвратимо и

немилосердно разведет их, поставит каждого из них в опасные, смертельные ситуации, и человек либо сам с собой, либо на людях будет решать — и как, и кем он выйдет из этих ситуаций. И самые тяжелые положения достанутся на долю тех, кто окажется на оккупированной гитлеровцами территории или, как дядя Гриша, попадет в окружение и потеряет свою воинскую часть.

Вот один из множества подобных приказов и распоряжений, отданных оккупационными властями: «Кто укроет у себя красноармейца или партизана, или снабдит его продуктами, или чем-либо поможет, карается смертной казнью через повешение. Это постановление имеет силу также для женщин. Повешение не грозит тому, кто скорейшим образом известит о происходящем в ближайшую германскую воинскую часть…» Это были не просто приказы и распоряжения, это были законы для всех людей, что оказались «под немцем», и законы, исполнявшиеся точно и неукоснительно. И те, к кому это было обращено, нисколько не сомневались в том, что это закон, по которому им теперь предписывалось и надо было жить, чтобы остаться в живых, сохранить свое существование и существование своих близких. Но для того, чтобы любой закон возымел действие, одного страха мало, хотя издававшим его казалось, что достаточно и этого. Нужно, чтобы те, кому он писан, признали его справедливость.