Тяжелый песок

А еще Борис, как и его многочисленные братья и сестры, постоянно живет в атмосфере любви — и родительской любви к детям, и любви отца и матери друг к другу. Ибо любовь Рахили и Якоба, ярко вспыхнув, не отгорела по прошествии малого или большого времени, но все последующие годы продолжает пылать сильным и ясным пламенем. Читатель, конечно, помнит, что в начале этой любви обоими были принесены жертвы: Якоб отказался от обеспеченной и спокойной швейцарской жизни, Рахиль зачеркнула свою мечту о консерватории. И все же о жертвенности в данном случае говорить не хочется, ибо об этих жертвах не помнят, не думают и, уж конечно, не говорят не только сами герои, но постепенно о них забывает и читатель, настолько сильно и естественно постоянное желание этих двоих быть все время друг возле друга, настолько они необходимы друг другу и непредставимы один без другого. Рыбаков тонко, не пережимая, легкими штрихами показывает, как среди ежедневных хлопот и забот (а мало ли их в многодетной семье) эта любовь не только живет, но и развивается, как Якоб и Рахиль становятся

все более похожими друг на друга. Я думаю, что сын неправ, когда говорит, что «отец не менялся, а мать менялась». Менялись конечно же, оба, в то же время оставаясь самими собой, а если еще точнее, то каждый из них еще и рос как личность. А вот тут сын совершенно прав: «Могучим деревом и была любовь моих родителей. Она была опорой и для них, и для тех, кто возле них».

И если поначалу кажется, что все в семье держится только на матери, на ее «властности, воле и целеустремленности», что и сам Якоб, а не только дети, как бы защищен Рахилью от слишком жестких столкновении с миром, то впоследствии это впечатление рассеивается, и читатель понимает, что оба они являются защитой друг для друга: «…безусловно, никто не знал мою мать так, как отец, но он знал ее еще такой, какой не знали и не могли знать другие… Что она может испугаться, попросить защиты, пожаловаться— такой мы ее не знали. Такой знал ее один человек на свете — отец». Ее сила была подкреплена духовной атмосферой семьи, а «духовная атмосфера определялась отцом».

Конечно, духовная атмосфера, в которой росли дети Ивановских, определялась не только отцом и дедом, не только городом, но, пожалуй, прежде всего временем, в которое они возрастали. И здесь — еще одна авторская удача. Она — в точности изображения двадцатых — тридцатых годов, в глубине постижения того, что они несли с собой.

И по прежним произведениям Рыбакова было заметно, как тщательно отбирает он материальные и психологические детали, характеризующие описываемое им время. Перечитывая «Екатерину Воронину» или «Лето в Сосняках» (я называю сейчас те его книги, в которых одновременно описывались разные исторические пласты), обращаешь внимание хотя бы на то, как говорят люди разных поколений, или на то, как един и тот же человек ведет себя в разные эпохи. Речевой строй человека, воспитанного до революции, всегда у Рыбакова отличен от речевого строя другого персонажа, выросшего в советское время. Я не замечал в его романах и повестях ни одного кричащего анахронизма, когда предмет, антураж, слово или поступок действующего лица нее соответствен описываемому периоду в истории нашего общества Это качество в полной мере сказалось и в новом романе Рыбакова, охватывающем несколько десятилетий, причем десятилетий необыкновенно подвижных, когда иной раз два-три прошедших года что-то в быту и поведении людей сметали безвозвратно, а что-то приносили и утверждали на время или надолго. Перед нами предстают и десятые годы нашего века, и двадцатые, и тридцатые, и годы войны, и плюс к тому годы семидесятые, ибо на все, о чем рассказывается в романе, рассказчик глядит отсюда, из нашего времени, и говорит языком сегодняшнего дня. Читателю предстает городок Черниговской губернии в пору перед первой мировой войной, во время нее, перед ним проходит гражданская война, годы разрухи и годы восстановления, нэп и комсомолия в пору своего рождения и становления, мирный труд советских людей перед войной и борьба с гитлеровским нашествием на фронте и на оккупированной территории. И каждый период истории нашего столетия в романе узнаваем, ибо точно выражен и в общем, и в деталях, воплощен не только в описаниях, но в живых образах, в словах и поступках персонажей.