Тяжелый песок

И вот этот город взбудоражен, ждет не дождется нового приезда заграничных Ивановских: и профессора и его жены, и их младшего сына Якоба, «фарфорового мальчика», который влюбился в их Рахиль, в здешнюю сапожникову дочку. И хотя Рахиль — первая красавица в городе, и хотя она дочь одного из самых уважаемых городом людей — Авраама Рахленко, но все-таки Рахленки — это Рахленки, свои, понятные, среднего достатка, а там — Швейцария, доктора медицины — и отец, и двое старших сыновей, своя клиника, богатые люди. Шуточное ли все-таки дело — женитьба этих молодых людей? Но тут же у города взыгрывает и гордость: а что, наша Рахиль не достойна этого красавчика, что мы — хуже? И еще город чувствует, что, кажется, рождается новая легенда, что-то вроде сказки о Золушке и принце, и она может случиться здесь, на их глазах, и о ней будут говорить годы и десятилетия. «Готовилась улица, готовился город готовились студенты, приехавшие на каникулы, гимназисты и реалисты, учителя и дантисты — вся, в общем, интеллигенция, и простые люди сапожного цеха, и соседи Все были на стороне Рахили и Якоба, все хотели им счастья и благополучия. Вы спросите почему? Я вам отвечу: Рахиль и Якоб любили друг Друга, а любовь покоряет мир». И потому еще, что город получил возможность показать лучшие стороны своей души, объединиться в признании этой радости общей радостью, этого счастья — своим счастьем. И поэтому, когда все устроилось и «после венчания молодые шли из синагоги пешком, вокруг них люди пели, танцевали, веселились, оркестр играл марш и танцы, город ликовал». Поэтому уже вовсе не злорадством встретил город вернувшуюся из Швейцарии через полтора года Рахиль Рахленко с маленьким сыном на руках без мужа, «но многих огорчало, что такая прекрасная романтическая история, такое, можно сказать, выдающееся событие в жизни нашего города кончилось ничем». И город облегченно вздохнул, когда через некоторое время из Швейцарии прикатил и Якоб.

Атмосфера добра и справедливости вряд ли повседневно царит в городе. Сказать так было бы большим преувеличением. Но, между прочим, если нам в детстве не дано выбирать воздух, которым приходится дышать, — и мы дышим кто озоном соснового бора, кто ковыльным ароматом степей, кто ветром большой реки, а кто жаром пустынь, — то какой нравственный воздух питает наше сердце, в какой-то степени зависит и от нас, и от нашей семьи. Рассказчик, тогда еще мальчик, подросток, юноша, Боря Ивановский вдыхает именно добро и справедливость. И не только на городской улице, но и в семье Рахленко, в которой, а потом рядом с которой живет все увеличивающаяся семья Ивановских. Семья Рахленко многолюдна, работяща и патриархальна. Во главе ее стоит Авраам Рахленко.

Нет, он не идеальный человек… Да и вряд ли бывает, чтобы семейные патриархи, привыкшие к беспрекословному подчинению, оказывались идеальными людьми. Он излишне суров к детям, жена у него не подруга и не советчица, а что-то вроде экономки в доме, безо всякого стеснения перед ней он заводит шашни где-то на стороне и открыто ездит в соседнюю деревню, где живет женщина, прижившая от него сына. В то же время он хозяйствен, твердой и умной рукой ведет дом и свою сапожную мастерскую, которая тот же дом, ибо в ней работают его дети. Но самое драгоценное его качество состоит в том. что он не замыкается в своем доме и в своем деле, а открыт городу и людям. К нему идут за советом и за помощью — и он ни в том, ни в другом не отказывает никому. А то и, не дожидаясь зова, сам встревает в дела города — и вмешательство это всегда на пользу людям. «Оп был общественный человек не из честолюбия, а потому что в общественных делах мог проявить свою справедливость». Вот эта жизненная активность, насквозь пропитанная стремлением не к своему благу, а к благу чужому или общему, несомненно воспринимается и перенимается младшим поколением семей Рахленко и Ивановских.

Тем более что она поддерживается и другими членами семьи. И дядей Гришей, который без взрывов и разносов терпеливо учит Якоба Ивановского, а потом его детей Леву и Борю сапожничать. И Якобом с его внешней мягкостью, но с твердыми и неукоснительно соблюдаемыми нравственными принципами. И Рахилью, которая не дает в обиду своему брату Иосифу соседку Кеану Сташенок. И дядей Мишей, который сражается за всеобщее счастье на фронтах гражданской войны и потом возвращается в город в ореоле боевой славы. Удивительно ли, что один из сыновей Авраама Рахленко, Иосиф, который «никому в жизни хорошего не сделал, все только для себя», в этой семье выглядит не легким отклонением от нормы, а диковинным уродом, нравственным Квазимодо?