Тихий домик

— Еще раз повторяю, ваши сыновья и вы будете сейчас же освобождены, если Петр Сташенко захочет говорить, — предупредил Кох.

Ответа не было.

В безмолвии только послышался хриплый голос Виктора:

— Прощай, папа! Прощай, братик! Смерть фашистам!..

Грузовик дернулся, Виктор соскользнул с кузова…

Михаил Федорович Сташенко и его сын Петр Сташенко стояли молча. Они ничего уже не слышали, кроме страшного скрипа веревки…

Их повели в дом.

На глазах у Петра стали пытать Михаила Федоровича.

Периодически его лицо обливали водой, и, когда старик приходил в себя, Кох кричал ему в лицо:

— Повлияй на сына, и вам будет дарована жизнь…

Связанного Петра Сташенко держали тут же, чтобы он видел все муки отца.

Когда его отец терял сознание, Кох обращался к Петру:

— Пожалей старика! Скажи только, от кого ты получал продукты для детдома!.. Ведь в детдоме у нас есть свой человек. Он выдал тебя. Рано или поздно он и других выдаст! Скажи, и тебя отпустят. Скажи, и отпустят твоего отца…

— Так, значит, в детдоме предатель? — скрипнул зубами Петр Сташенко. — Ни ему, ни вам от возмездия не уйти, палачи!..

— Ах так! Ты не хочешь говорить?.. — Кох затопал ногами. — Бугайла! Бей его плетью! Бей!.. Выбей ему глаза, перебей нос!..

Бугайла замахнулся, но вдруг рухнул на пол. Он был слишком пьян, чтобы держаться на ногах.

Кох несколько раз с остервенением ударил своего подчиненного сапогом в бок.

— Свинья! Повешу вместе с ними!.. — крикнул Кох.

Но Бугайла уже храпел на всю комнату.

Снова плеснули воды в лицо Михаилу Федоровичу.

— Заставь говорить сына и будешь свободен!

— Нет, нет, — устало отозвался старик. — Вы ничего не узнаете от нас. Я бы возненавидел и проклял сына, если б он стал предателем…

— Спасибо, отец! — воскликнул Петр Сташенко. — Спасибо! Им ничего от меня не узнать! Ни словечка не вытянут…

— Держись, сын! Держись!.. А меня пусть замучат. Нет тяжелее муки, чем знать, что сын твой предатель… А когда знаешь, что сын твой честен, тогда и помирать нестрашно. Пусть они боятся нашей смерти — эти изверги!..

Их вывели в садик и поволокли по тропинке туда, где качалось на ветру уже окоченевшее тело Виктора. Рядом еще приладили веревку с петлей.

Михаила Федоровича втащили в кузов грузовика. Набросили на шею веревку.

Старик еле стоял на ногах, его поддерживали солдаты.

— Говори, — шептал Кох Петру Сташенко. — Говори, и я велю снять с шеи отца петлю!..

— Отец! — позвал Петр Сташенко.

— Прощай! — коротко ответил старик.

Кох махнул рукой. Машина дернулась вперед…

Петра Сташенко прикладами подталкивали по тропинке к дому. Он догадывался, что предстоит еще одно тяжкое испытание — мать.

Она пришла в себя. Обрадовалась сыну, может быть, даже не сообразив сразу, что происходит.

— Петенька, родимый! Заждалась я тебя! Да что ты такой зеленый весь, словно покойник?..

И тут она огляделась, увидела фашистов и протяжно, тяжело вздохнула.

— Они тебя пытали? — спросила она у Петра.

— Не очень, — ответил Петр. — Не бойся. Это совсем нестрашно. Они боятся меня слишком пытать, чтобы я не умер. Ведь вместе со мной умрет и партизанская тайна…

— Где Витенька?

— Его повесили, мама…

Она помолчала, словно эта короткая фраза очень медленно доходила до ее сознания.

— Отца они тоже повесили?

— Да… Только что…

— Заставьте своего сына говорить, — вмешался Кох. — Это единственное, что осталось у вас! Заставьте его говорить, и мы вас отпустим. Вы будете жить!

— Нет, — качнула головой старая женщина. — Мне легче видеть и Петра мертвым, да честным, чем живым, да предателем…

— Старая тварь!.. — набросился на нее Кох.

И одного удара больной женщине оказалось достаточно.

Врач осмотрел ее и шепнул:

— Мертва…

Коха охватило бешенство. Операция, столь тщательно подготовленная им, потерпела крах. Это было ясно! Ясно по холодному взгляду Зикфрида, по ехидным глазам Шрейдера.

— Повесить!.. — не своим голосом завопил Кох, указывая на женщину.

— Она же мертва! — сказал врач.

— Повесить! — продолжал вопить Кох.

— Повесить! — железным тоном подтвердил Зикфрид. — Лично я успокаиваюсь тогда, когда вижу партизан в петле!..

Мать Петра и Виктора Сташенко повесили рядом с сыном и мужем.

Кох распорядился поставить вокруг дома часовых, чтобы никто не мог снять повешенных.

На окраины Верино были посланы усиленные наряды гестаповцев.

По всему городу было объявлено, что население Верино завтра должно прийти на казнь бандита-партизана, который даже не пожалел своих родных и близких.

Так было написано и на большом плакате, прикрепленном к груди Петра Сташенко.

Виселицу соорудили там же, в саду Сташенко, на березе, рядом с той, на которой висели тела его брата, отца и матери.

Петр внимательно вглядывался в застывшие от ужаса лица горожан, стараясь увидеть знакомых… И он увидел! Это были дети из детдома. Девочку повыше, кажется, звали Люся Соротка… Да, да! Петр Сташенко был уверен, что это она… Павел Тишков еще говорил ему, что она хочет стать партизанкой. А теперь, наверное, стала…

— Смерть фашистским оккупантам! — крикнул Сташенко. — Да здравствует наша великая Родина!..

Грузовик взревел и дернулся вперед…