Тимирязев: путь биолога

– В самом деле, – пишет Тимирязев, – какое простое объяснение: всё сводится к инстинкту растения; сказано ничего не объясняющее слово, и поколения учёных уволены от векового тяжёлого труда… Пора понять, что витализм никогда не был и не может быть положительной доктриной. Это – только отрицание права науки на завтрашний день, самоуверенное прорицание, что она никогда не объяснит того-то и того-то, высказываемое, конечно, в спокойной уверенности, что, если она сделает этот запретный шаг, то загородку можно будет отнести на шаг вперёд. Никто так не ошибался в своих предсказаниях, как пророки ограниченности человеческого знания.

Попытки виталистов выдать витализм за новейшее научное направление встречали со стороны Тимирязева самую ядовитую отповедь. Тимирязев показал, что дело заключается только в перемене названия. На самом деле новейшие виталистические тенденции в науке не отличаются от старых. О «неовитализме» Тимирязев писал: «Неовитализм – это только витализм, не помнящий родства; он надеется спасти своё будущее только отречением от своего прошлого. Он надеется, что наука простит ему его постыдное прошлое, но не скрывает при этом, что завтра же она встретит его на своей дороге. Про Бурбонов, после реставрации, говорили, что «они ничего не забыли и ничему не научились», – виталисты хотели бы, чтоб их противники всё забыли и ничему не научились из уроков истории».

В борьбе против витализма Тимирязев широко пользуется уроками, примерами и иллюстрациями из истории естествознания. Вообще в работах Тимирязева история естествознания – это боевое направление научной мысли. Историк естествознания Тимирязев – это борец за дальнейший прогресс науки, борец, мобилизующий аргументы, идеи и традиции, почерпнутые из прошлого. Тимирязев отличался замечательной эрудицией в области прошлого науки, но у него больше, чем у кого бы то ни было из историков науки его поколения, видна тесная связь исторических экскурсов с обоснованием наиболее революционных, наиболее далеко вперёд идущих тенденций науки.

К борьбе против витализма Тимирязев привлекает ряд фактов из истории физики. Он показывает, как основной закон физики, закон сохранения энергии, разбивает представление о жизненной силе. Именно здесь наиболее существенный для физиологических открытий пункт в общем мировоззрении Тимирязева. Научный подвиг Тимирязева состоял в том, что он перебросил мост между двумя крупнейшими научными открытиями XIX века: учением Дарвина и законом сохранения энергии. Соответственно, Тимирязев сочетал в своих исследованиях экспериментально-физиологический и историко-биологический подход к явлениям жизни.

Тимирязев и студенты

С Тимирязевым студенты чувствовали себя как со старшим товарищем. Они знали, что он не рассердится, если студент начнет спорить, отстаивать свои взгляды. Тимирязев сам загорался в споре. Он всегда добивался в таких разногласиях только одного – истины. И если собеседнику удавалось доказать свою правоту, Тимирязев охотно соглашался.

– Да, профессор, мы тоже ценим науку, – горячо воскликнул один из студентов, беседовавших с Тимирязевым, – но мы не забываем, что в то время как ученая часть человечества красуется на солнце, там, где-нибудь в глубине шахт, роются люди… Те самые, про которых, помните, Некрасов сказал:

– Чьи работают грубые руки,Предоставив почтительно нам

Погружаться в искусства, в науки,Предаваться страстям и мечтам…

Слушая студента, Тимирязев несколько раз, как бы желая возразить ему, поднимал свою худую, нервную руку и вновь опускал ее. Вдруг он спохватился, взглянул на часы: пора было начинать лекцию. Он, как будто, так и оставил без возражений все сказанное студентом.

Лекция была о зеленых листьях растений, о хлорофилле.

Как всегда, вдохновляясь и загораясь изложением своей любимой темы, Тимирязев в ярких картинах представил своим слушателям-студентам космическую работу листьев.

Однако человек несправедлив к листьям, – с чувством горечи произнес Климент Аркадьевич. – В течение веков человек по незнанию отказывался признать за ними роль не только необходимого, но даже полезного органа. На листья смотрели как на украшение, не бесполезное, может быть, для человека, но вовсе не нужное самому растению…

– Если согласиться с напраслиной на листья, – продолжал ученый, – то, конечно, сравнение с такими листьями для нас только оскорбительно и позорно. Но сравнение с листьями настоящими вполне лестно. Как листья, мы должны служить для наших корней источниками силы – силы знания, той силы, без которой порой беспомощно опускаются самые могучие руки. Как листья, мы должны служить для наших корней проводниками света – света науки, того света, без которого нередко погибают во мраке самые честные усилия.