Тьма сгущается перед рассветом

_ Очень просто. Высокими окладами, теплыми квартирами, а они разжирели, и стало им, конечно, не до борьбы… А хозяевам выгодно, когда в рабочих организациях сидят их слуги… На словах они прикидываются, что стоят за интересы рабочих, а на деле защищают хозяев. Вот оттого они и предатели…

— И они тогда на суде выступали против вас? — спросил Томов.

— Конечно… Вместе с господами и тем же префектом полиции требовали «самых жестоких наказаний»!.. Особенно они бесились, что законы страны не предусматривают смертной казни за такое нарушение порядка. Все это они, конечно, не говорили прямо, а виляли. Ораторствовать они мастера, черта заговорят… Но Василиу-Дева дал им жару… Он прямо заявил на суде, что преступниками являются не рабочие, которые требовали от генеральной дирекции железных дорог выполнения обещаний, а правительство Вайда-Маниу, приказавшее расстреливать безоружных рабочих-железнодорожников. Помню, как у нас настроение поднялось. Были ведь и такие, что поверили басням социал-демократов о бесполезности борьбы с буржуазией, потеряли веру в свои силы.

— А вы, господин Захария, не потеряли веру?

— Нет, Илие, не потерял. Человек, у которого нет ничего, кроме рабства, не должен терять веру в рабочий кулак.

Илиеску замолчал. Молчал и Томов.

Мимо мелькали домики какого-то селения, потом пошли поля. Томов думал о Василиу-Дева. Он никогда его не видел, но был уверен, что узнал бы сразу.

— Он коммунист?

Илиеску, очевидно, понял, кого он имеет в виду.

— Да.

— А вы?

Захария помолчал.

— Сейчас компартия запрещена… Но я своих убеждений не изменил, — ответил он.

Вновь воцарилось молчание. Каждый думал о своем…

Перед Ильей пролетела вся его жизнь: дом, мать, отец, сестренка, лицей, черчеташи, авиация… Вдруг Илью осенило: а ведь его дед — коммунист! Он задумался: почему мать рассказывала ему о своем отце только один раз, когда он болел в детстве корью? Ведь она переживала за него, ездила к нему на свидания, передачи возила из последнего. Одна дорога сколько стоила! Когда он был на каторге, посылки посылала — тоже нелегко приходилось. Но почему же мать больше никогда не говорила о деде? А на все вопросы отвечала одно: «Вырастешь, узнаешь…» Может быть, мать любила деда, а поступки его осуждала?.. Нет, это невозможно! Ведь когда он стал черчеташем, мать плакала, говорила, что он позорит семью… Да и дед не одобрял его. Почему же мать не хотела, чтобы он узнал о жизни деда? Может быть, все в его жизни было бы тогда иначе?

— Знаете, господин Захария, — сказал Томов, — теперь я понял, почему мать не хотела мне говорить… про деда. Наверное, потому, что я у нее единственный сын… Боялась, как бы и я не стал таким как…

— Как кто? — спросил Илиеску.

— Как мой дедушка, как Василиу-Дева, как вы. Ведь мой дед тоже отбыл на каторге двенадцать лет… За участие в Татарбунарском восстании.

— Как его фамилия? — спросил Илиеску. — Он что — отец матери?

— Да, отец матери… Липатов Илья Ильич… Меня и назвали в его честь…

— Так ты внук Липатова? — радостно воскликнул Илиеску. — Дорогой ты мой!.. Я же с ним больше года сидел в Дофтане!

— В тюрьме?

— Ну да! Высокий, крепкий старик… Брови пушистые, борода большая белая… — вот тебе все приметы, — засмеялся Илиеску.

— Точно, он самый… — радостно подтвердил Томов.

— Он участвовал не только в Татарбунарском восстании, но еще и в Хотинском. Он мне даже рассказывал, как когда-то, еще при царе, сидел в тюрьме вместе с Котовским — это тоже ваш бессарабец… Вот, оказывается, как бывает в жизни!.. Значит, теперь Илья Ильич уже дома?

— Да, он живет у своей младшей дочери опять там же, в Татарбунарах.

Илиеску и Томов долго еще говорили о Илье Ильиче. Уже рассветало, когда поезд остановился в поле. Илиеску выглянул из кабины и, обернувшись к Томову, задумчиво произнес:

— Стоим на разъезде. Семафор пока закрыт, но путь тут один. Откроют!..

X

Когда Томов расстался с Илиеску, было уже совсем светло. Состав стоял на станции Чуфница. Вдали, в серой утренней дымке, за группой деревьев вырисовывалось здание вокзала. Рядом, как свеча, торчала водонапорная башня.

Взобравшись на свою платформу, Илья облокотился на крыло грузовика и закурил… «Вот двоюродная сестра Пита тоже коммунистка, — думал он. — А я раньше не мог ее понять!»