То, что растет

Я прыгнул с ним несколько раз, но после таких приземлений у меня заболели лодыжки. Склон был слишком крутым для меня. Я спустился и забрался на каменный волнорез, а затем спросил Ронни, что, по его мнению, происходит с папой, и он ответил: «Я не знаю». Я спросил, не хочет ли он завтра встать пораньше и вместе со мной последить за ним, когда он отправится на пробежку. Ронни ответил: «Я не знаю». И все. Он спрыгнул, снова забрался наверх и опять спрыгнул.

На этом замечательном фото мне удалось запечатлеть Ронни во время прыжка. Его руки заведены назад, ноги впереди, глаза закрыты. Если смотреть на него достаточно долго, то невольно начинаешь ждать, когда же он наконец приземлится.

Восемнадцать

Правда, здесь почти ничего не видно? Слишком темно.

Я проснулся, услышав, как захлопнулась входная дверь. Она с силой ударилась о дверной короб, заскрипели ее петли. Насколько я могу судить, дверь до сих пор скрипит. Было темно, но я не посмотрел на часы и не стал будить Ронни или еще кого-нибудь. Я быстро надел кроссовки, взял свой фотоаппарат с прикроватной тумбочки и выбежал из дома.

Ночь была облачной: ни луны, ни звезд. Папы нигде не было видно, и я испугался, что слишком замешкался. Улицы были пустынными, так же как пляж и парковка перед рестораном. Я направился к мотелю, где покупал колу, но и там его не нашел. Однако дверь в номер, куда он обычно ходил, была открыта настежь, и свет внутри не горел. Стараясь двигаться как можно бесшумнее, я побежал по Олд-уорф-роуд, затем – через парковку к другому корпусу мотеля, который находился справа от того, где была открыта дверь. Я прижался спиной к стене и крадучись пробрался к двери, держа перед собой камеру. Я уже собирался войти внутрь, сфотографировать то, что там было, и убежать.

Но тут я кое-что услышал. Звук доносился издалека, как будто его принесли океанские волны. Кто-то плакал. Я сразу понял, что это папа, хотя никогда не слышал от него ничего подобного.

Я побежал на пляж перед мотелем, но никого не увидел, поэтому пошел обратно к ресторану «Океанский дом», к нашему маленькому частному пляжу с крутым склоном и каменным волнорезом, тут-то я и увидел его и сразу спрятался за волнорезом. Он был не один. Другой мужчина вел его в воду.

Было слишком темно, чтобы рассмотреть все в деталях, но, кажется, на голове у папы был мешок. Другой мужчина держал что-то в руке, возможно, пистолет. Я не знаю. Был отлив, и они шли долго, миновали волнорез, и лишь после этого оказались по пояс в воде.

Я не знал, что делать, поэтому сфотографировал их. Понятия не имею, заметили ли они вспышку от фотоаппарата.

И я не видел, чем все закончилось. Было слишком темно, а они – слишком далеко. Но когда другой мужчина вернулся на пляж, я снова спрятался за волнорезом. Он прошел всего в нескольких футах с противоположной стороны от камней волнореза. Я слышал его тяжелое дыхание.

Я плохо помню дальнейшие события той ночи. Не знаю, пытался ли я найти папу на пляже. Как долго просидел, сжавшись в комок, около волнореза, как добрался до дома и как лег в постель к Ронни? Именно там я проснулся на следующее утро. Я никому не рассказал о том, что видел. Я был в шоке. Мне было всего тринадцать.

Два дня спустя волны выбросили его тело на берег. Во всех газетах писали о туристе, утонувшем во время ночного заплыва.

После того, как мы вернулись домой, после похорон, я забрал из проявки мои фотографии и хотел пойти в полицию и все им рассказать, все показать. Но на снимках ничего такого не было, к тому же прошло много времени, я был напуган и, если честно, злился на отца за то, что с ним случилось такое.

И вот эта фотография. На ней почти ничего не видно, не так ли? Слишком темно. Когда я смотрю на нее – а я много лет подряд смотрел на нее каждую ночь перед сном, – то как и в случае с фотографией, на которой была запечатлена уже знакомая вам дверь мотеля, мне кажется, что если хорошенько вглядеться в нее, то можно увидеть его. Но здесь лишь черная вода, очертания пляжа и волнореза. И ничего больше. Ничего не видно.

Однако есть еще одна фотография, на которую я также смотрел все эти годы.

Десять

Я переместил ее на последнюю страницу. Этот снимок я сделал после того, как мы ушли из магазина, где продавалась та футболка, и перед тем, как мы снова собрались все вместе. Мы тогда были вдвоем с папой. Здесь просто мой отец, который идет по тротуару в центра Ярмута, не так ли? Но приглядитесь. Вот здесь, у него за левым плечом. Видите здоровенного парня через две витрины от отца? Он скрылся под навесом, хотя нельзя сказать, что он прячется. Он наблюдает из-за своих зеркальных солнечных очков. На нем облегающее белое поло, и выглядит оно угрожающе, точно так же, как и желтая рубашка. Это тот самый парень в желтой рубашке, с которым папа разговаривал на пляже в первый день каникул.

Я рассматривал вашу фотографию почти двадцать пять лет, четверть века. Сложно представить себе, как быстро пролетело это время. В какой-то степени я все тот же мальчишка, прячущийся за волнорезом. Но, вместе с тем, я сильно изменился.