То, что растет

Самое забавное, что я никогда этого не планировал. И я не скажу, будто искал вас все это время. Даже когда я увидел вас, я не занимался вашими поисками.

Девятнадцать

Честно говоря, я даже не хочу знать, почему вы это сделали. Конечно, для меня это было важно, но вместе с тем, какая теперь разница? Ладно, мне кажется, я знаю, почему вы на это пошли. Догадаться было совсем несложно. Несколько лет назад я спросил маму о той ссоре, которую случайно подслушал, и о том, почему она разбила окошко на входной двери. Она сказала, что папа спустил в букмекерской конторе четыре куска, а в 1986 году это были большие деньги, не так ли? Да, разумеется.

Видите этот фотоаппарат? Он принадлежал моему деду. Вам сейчас примерно столько же лет, сколько и ему, когда он умер. Как бы там ни было, но я поддерживал фотоаппарат в рабочем состоянии. Помните «Поляроиды»? Наверняка помните. Я думаю, вы много чего помните.

Ну что ж, сейчас вы сидите в номере отеля, примотанный скотчем к стулу. Ваш рот заклеен скотчем, повсюду синяки, запекшаяся кровь, и трудно рассмотреть лицо, но это вы. Знаю, в сравнении с вами на той, другой фотографии, вы теперешний похожи на гротескного Брандл-муху. Но это вы, пусть раньше вы и казались мне выше ростом.

Я привез вас обратно в Денниспорт. Как в старые добрые времена, правда? Мы сейчас в отеле «Ракушка» рядом с рестораном «Океанский дом». Я оплатил номер вашей картой, но не волнуйтесь, сейчас не сезон, поэтому цена была просто замечательная.

Это последняя фотография на последней странице моего альбома. Я снял ее, пока вы еще не проснулись. Для человека вашего преклонного возраста у вас отличный сон.

Я пока еще не принял окончательного решения. Могу оставить вас здесь и вернуться домой к жене и ребенку. Вы вызовете полицию или будете преследовать меня сами, или обратитесь к кому-нибудь за помощью, чтобы они разобрались со мной. Или вообще ничего не станете предпринимать. Может быть, я просто развяжу вас, взгляну, как вы, старый, изрядно помятый человек, хромая на обе ноги, уходите отсюда, и этого мне окажется достаточно. И все будет хорошо.

А может, сегодня ночью я возьму вас за руку, за ту, которая дрожит даже сейчас, когда она примотана скотчем у вас за спиной, и вместе мы войдем в воду, в ту самую воду. Конечно, это уже не та вода, она другая. Но может, оно и к лучшему.

Так что, не исключено, что мы выйдем отсюда, пройдем вдоль волнореза, окажемся по пояс в воде и постоим там, чувствуя, как холод окутывает нас. И тогда, возможно, вы хотя бы признаетесь, кто вы, что сделали с ним и что сделали со мной.

Где все мы будем

Зейн лежит на диване, накрывшись только вылинявшей желтой простыней, в комнате работает телевизор, но звук выключен. Удивляют его не столько боли в спине и тяжесть в голове, сколько то, что он совершенно не помнит, как переместился сюда, на этот диван, из своей спальни.

Обшивка старого дивана протерта до дыр, кое-где из нее торчат пружины. Всякий раз, когда он пытается пошевелиться, до него доносится странный звук, словно удар металлического гонга, разносящийся по пещере, а источник этого звука запрятан где-то глубоко за обтрепанными подушками.

Слабый свет утреннего зимнего солнца окрашивает комнату в приглушенные тона. Он мог бы снова уснуть, но ему кажется, что спать в гостиной, куда в любой момент могут войти, – это как-то неправильно.

Зейн зевает, кутается в простыню и бредет на кухню. Он хочет кофе, который заменяет ему стимуляторы после того, как с конца весны он перестал принимать риталин. Кофе нет, придется довольствоваться апельсиновым соком с мякотью. Он пьет сок из стакана, глядя в кухонное окно. Вероятно, родители уже уехали на работу. На дорожке перед домом не видно их машины.

Зейн думал, что родители устроят перестановку в доме сразу, как только он уедет в колледж. Он не ожидал, что дом словно законсервируется и покроется толстым слоем нафталина. Здесь изменилось все и вместе с тем ничего. Неужели даже диван вызывает у них сентиментальные чувства? Возможно, то, что они оставили его в гостиной у всех на виду, свидетельствует о каком-то психозе, а вовсе не о желании сохранить его.

Зейн приехал домой из Ассампшен-колледжа на свои первые зимние каникулы. Ему нравятся занятия и преподаватели, он даже не ожидал, что к нему проявят столько участия и будут помогать в учебе.

Два его соседа по комнате в общаге – испорченные богатенькие засранцы, окончившие престижную частную школу, но совершенно безобидные. Зейн, как всегда, легко нашел себе новых друзей. Своих друзей Зейн описал бы теми же словами, что и себя: расслабленные на грани отрешенности, чем нередко вызывают у окружающих досаду и раздражение; прилежные, но не амбициозные; преданные самым близким людям, но крайне ненадежные для остальных.