«Только между женщинами». Философия сообщества в русском и советском сознании, 1860–1940

Между Кларой и Юлией полная душевная близость, они помогают друг другу понять свои истинные чувства. Историю Юлии нельзя понять без ее бесед с Кларой, без ее своевременного вмешательства и заступничества за честь Юлии. Их «прекрасная» дружба и поучает, и услаждает читателей, которые благодаря эпистолярной форме романа ощущают и себя тоже участниками всех происходящих событий. Персонажи Толстого, принадлежащие к иной эпохе, культуре и жанру, не могут ни испытывать, ни иллюстрировать ту сентиментальную дружбу, какой ее изобразил Руссо. Они уже читали его «Юлию» и черпали в ней вдохновение, однако, указывая на их явное знакомство с Руссо, Толстой иронично ставит под сомнение их искренность, подлинность их чувств и способность их отношений дотянуть до романтического идеала. Строже всего он судит тех своих персонажей, кто старается жить с оглядкой на книжные примеры — даже те из них, которые самому Толстому были так же созвучны, как и идеи Руссо.

Герои Толстого, будучи порождениями реалистического романа, слишком опутаны и ущемлены общественными условностями, чтобы переживать сентиментальную дружбу во всей ее непосредственности. В том, как Катерина из «Зараженного семейства» отрицает идею «связей товарищества» ради них самих, можно увидеть, помимо пародии, и отражение настоящей тревоги писателя: а возможна ли вообще подлинная дружба в век реализма? В «Войне и мире» Толстой вскрывает внутренние и внешние причины социального давления, подвергая тщательному анализу малейшие телодвижения своих персонажей, их самую пустячную светскую болтовню, самые мимолетные мысли. Вслед за Руссо Толстой изображает общественную норму как величайшую подстрекательницу обмана и тщеславия: это она порождает самолюбие и самолюбование, ставя человека в зависимость от чужой оценки и похвалы, это она разобщает людей, отторгая их от природного человеческого единства[170]. Прибегая к приему «дефамилиаризации», или «остранения», при описании привычек своих персонажей, писатель показывает разнообразные и беспощадные механизмы общества[171]

. Участие женщин в общественной жизни приводит к порче движущих ими порывов: на смену альтруизму и интересам сообщества приходят эгоизм и соображения выгодного обмена. Кроме того, Толстой показывает, что успех в высшем обществе требует театральности, искусственных манер, навязываемых общепринятыми социальными нормами (в данном случае — вдохновленных сентиментализмом и эпистолярными романами), из‐за чего женская дружба перестает быть подлинным опытом и вырождается в пустое представление. Как бы примерив Руссо на себя, Толстой разоблачает публичное проявление сентиментальной женской дружбы как театральную игру и неискреннее позерство.

Тем не менее Толстой стремится показать, что идеальная дружба совместима с его понятием о «естественном человеке», которое он может предъявить в рамках своего реалистического романа. Всестороннее губительное воздействие общества на персонажей Толстого мешает им достичь идеала — полного взаимопонимания чуть ли не в самых необычайных обстоятельствах. Однако в этих необычайных обстоятельствах их дружба способна выступать идеальной формой человеческих взаимоотношений, и именно она, по мнению Толстого, дает человеку возможность вести подлинное и этичное существование в мире. Из-за этого противоречия между идеалами Толстого и его приверженностью литературному реализму Исайя Берлин в своем знаменитом эссе назвал его «самым трагичным из великих писателей» — лисой, которая обличает весь мир во лжи и сама при этом отчаянно силится стать ежом[172]. В поэтике Толстого остранение уживается бок о бок с тем, что литературоведы называли «символическим реализмом» или «изобразительной эстетикой» — приемом, который он использует для того, чтобы придать своему видению реальности силу мистической истины

[173]. Идеальная женская дружба иллюстрирует такой способ бытия, который сходным образом воплощен и в фигуре Платона Каратаева, в импровизированном русском танце Наташи, в сосредоточенности охотников, объединенных общей целью, и в мудром смирении генерала Кутузова[174]

. Все это — примеры той философской позиции, к которой Морсон применяет термин «прозаика» и которую Берлин называет добровольным подчинением «постоянным отношениям между вещами и общему устройству человеческой жизни, где только и можно обрести истину и справедливость при помощи „естественного“ — несколько аристотелевского — познания»[175]. В «Войне и мире» и вообще во всех своих произведениях Толстой выявляет общественные, утилитарные функции женской дружбы и искусственность ее внешнего проявления, но иногда он делает ее же символом трансцендентных человеческих отношений, способных изменить мир.