— Видела? Видела? Что видела? — крикнула Наташа.
— Вот я говорила, — сказала Дуняша, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у ней вырвался крик, когда она закрыла глаза рукой.
— Его видела? — спросила Наташа, хватая ее за руку.
— Да. Постой… я… видела его, — невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» — мелькнуло в голове Сони.
— Да, я его видела, — сказала она.
— Как же? Как же? Стоит или лежит?
— Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
— Андрей лежит? Он болен? — испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
— Нет, напротив, напротив — веселое лицо, и он обернулся ко мне, — и в ту минуту, как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
— Ну, а потом, Соня?
— Тут я не рассмотрела, что-то синее и красное…[191]
Толстой показывает, что Соня сознательно решила покривить душой и сказать то, что желает услышать Наташа[192]
. Гаданье служит здесь метафорой добровольного самообмана, которым девушки занимаются, чтобы сохранить по мере взросления свою особую близость. И все-таки, несмотря на сатирическое изображение мыслительного процесса Сони, Толстой делает так, что ее пророчество полностью исполняется. Соня плохо помнит подробности собственной фантазии, когда видит Андрея на смертном ложе, но и она, и Наташа убеждены в том, что все в точности сбылось. Собственно, если смотреть глазами Наташи, оно сбылось даже еще точнее. Наташа видит, что Андрей лежит смертельно раненный, но улыбается. После его смерти она выходит замуж за Пьера, а его она когда-то описывала матери такими словами: «синий, темно-синий и красный». Так, несмотря на процесс остранения, Толстой создает определенную разновидность мистицизма, которая проявляется в дружбе между Наташей и Соней.Учитывая полумагический характер этой дружбы и ее символическую важность для главных героев в начале романа, ее распад требует какого-то особого объяснения, помимо экономических соображений или влияния случайных обстоятельств. Сделавшись старше и понемногу осознавая подчиненное положение Сони в семье, Наташа принимается сравнивать себя с Соней и приходит к выводу, что «в ней чего-то недостает»:
Соня, как всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие. Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее[193]
.