Только море вокруг

И ни один из тех, кто держался за нее, до последней минуты так и не разжал руки.

Стало до звона в ушах тихо вокруг. На корабли и на оба транспорта возвращались шлюпки, подобравшие самых последних. Далеко в море гремели взрывы тоже последних серий глубинных бомб. А над всем этим бесстрастно и равнодушно сияло в небесной голубизне негреющее солнце Заполярья.

Один из тральщиков, принявший на себя обязанности флагмана, поднял на мачте пестрый сигнал: «Всем, всем: слушать мою команду!»

Глава четвертая

Командующий укрепрайоном контр-адмирал Благодаров медленно расхаживал по кабинету, от небольшого окна, глядящего на окруженную бурыми скалами бухту, к просторному письменному столу и обратно. Он казался настолько погруженным в размышления, что не замечал никого из находившихся в кабинете. А людей собралось много: командиры тральщиков и «амиков», конвоировавших караван, трое офицеров, спасшихся с торпедированного миноносца, третий штурман с «Полины Осипенко», капитаны и парторги обоих транспортов. Были здесь и старшие специалисты укрепленного района: штурман, минер и артиллерист, все трое уже немолодые, по штабному немногословные и подтянутые, готовые мгновенно ответить на любой вопрос контр-адмирала.

Но контр-адмирал Благодаров молчал, занятый своими думами, и собравшиеся тоже хранили молчание, наблюдая за тем, как он расхаживает от окна к столу и назад. «А о чем, собственно говорить?» — подумал Маркевич и, взглянув на Арсентьева, уловил в выражении его глаз ту же мысль: — «все и так уже сказано…»

Высказаться, действительно, успели все, и ничего утешительного в этих высказываниях не нашлось, да и не могло быть. По очереди вызываемые контр-адмиралом, офицеры сжато рассказывали о движении конвоя в открытом море, о появлении вражеского воздушного разведчика о гибели теплохода и миноносца и в заключение — о преследовании фашистских подводных лодок. Нового в этом ничего не было, большинство из присутствующих сами являлись участниками описываемых событий, а штабным специалистам оставалось лишь подытожить и суммировать результаты далеко неблестяще проведенной операции, закончившейся по сути дела, поражением конвоя. Нельзя же считать не только победой, но хотя бы успехом предполагаемое уничтожение по меньшей мере двух немецких субмарин. Правда, на поверхности моря после атаки глубинными бомбами расплылись огромные соляровые пятна и появились небольшие предметы, несомненно принадлежавшие экипажам подводных лодок. Но кого же способны убедить эти «несомненные» доказательства гибели субмарин? Разве неизвестно, что выпуск соляра и выброска плавучих предметов являются одним из шаблоннейших приемов подводников, стремящихся отделаться, отвязаться от преследователей, притаившись на глубине? А именно так и могло быть в данном случае.

И в кабинете царила гнетущая тишина, в особенности неприятная Маркевичу тем, что контр-адмирал за все время совещания не задал ни ему, ни капитану второго транспорта ни одного вопроса. Будто и не было их здесь, или явились они на совещание незваными гостями и торчат тут вроде каких-то белых ворон. И еще было больно: ни один человек ни разу не упомянул о заместителе командующего конвоя капитане второго ранга Михаиле Домашневе, точно и нет его среди, как принято в таких случаях говорить, «пропавших без вести». А у Алексея Мишук все время не выходил из головы. Стоило на мгновение закрыть глаза, и перед ним — подернутое белопенной рябью море, а на нем черная крышка стола с распластавшимися ребятишками и берущий за душу, режущий душу голос друга, и умоляющий, и приказывающий в последний раз в жизни: «Спасайте детей!»

Пропал без вести… Так и говорилось о Домашневе в рапорте, составленном командиром тральщика, принявшего на себя функции флагмана конвоя: «Капитан второго ранга Домашнев пропал без вести во время спасения пассажиров теплохода „Полина Осипенко“. Среди спасенных людей и подобранных трупов капитана Домашнева не обнаружено». Не обнаружено, значит, Мишук погиб! А поверить в это, смириться с этим Маркевич не мог.

Слишком многое связывало их, не смотря на нечастые встречи, чтобы Алексей поверил в гибель своего друга теперь, когда до окончания войны, до победы, остались, быть может, считанные недели. Да, они встречались не очень часто, а несмотря на это, вся жизнь Домашнева прошла как будто у Маркевича на виду. Он помнился то светловолосым, розовощеким юношей, матросом и секретарем комсомольской ячейки на «Володарском», то радушным и гостеприимным секретарем горкома партии во Владивостоке, то бесконечно утомленным трудным переходом, но твердо верящим в успех рейса батальонным комиссаром на боевом конвое в Арктике то, наконец, боевым и собранным, но всегда с открытой людям душой начальником политотдела Заполярной базы. Помнился и таким, каким был Мишук в этот самый последний для него конвой, когда они успели переброситься лишь несколькими фразами: как он счастлив был тогда и с какой сдержанностью сказал о жене и сынишке, наконец-то вызванных из Владивостока!