Оказалось, что Юра последние несколько дней не просыхал и даже пропустил работу. Роза Петровна узнала об этом только в день выписки Леры и устроила сыну страшную головомойку. Лера сначала восприняла это спокойно: она знала, что Юрка плохо умеет противостоять ударам судьбы. Но вечером следующего дня, когда они с мужем ужинали, все изменилось. Юра вдруг показался Лере каким-то странным и чужим. Он держался напряженно, суетился не по делу, не смотрел в глаза, а когда сели за стол, Лера обратила внимание, что у него дрожат руки. Она все вглядывалась и вглядывалась в мужа, не понимая, в чем дело, – в какой-то момент их взгляды встретились, и тогда голос в голове у Леры произнес: «Он праздновал. Вот почему он пил. Он не хотел этого ребенка и праздновал его смерть». И Юра, словно услышав ее мысли, испугался. Именно тогда и «выключилась» любовь Леры, еще освещавшая их брак: все это время она старалась оправдывать мужа, осознав после ссоры, что он слаб духом, инфантилен и не слишком надежен – именно это и пытались донести до нее родители перед их скоропалительной свадьбой.
Первым порывом Леры было уйти. Но куда? К родителям? Нет, на это не было ни душевных сил, ни физических: Лера примерно представляла, что ее ждет. К свекрови? Но это совсем странно. Снять квартиру? На какие шиши? Единственный вариант – выгнать Волкова. И если бы не Федя, Лера, скорее всего, так и сделала бы. Но сын, чувствуя неладное, изо всех сил пытался сохранить рушащийся мир: словно маленький пастух, сгоняющий в стадо непослушных овец, он старался любым способом сблизить родителей. Мало того, что Федя все время говорил про отца, тянулся к нему, вовлекал в разговоры с матерью и общие игры! Он то и дело создавал какие-то проблемы, требующие семейного решения: подрался в школе, нацарапал матерное слово на дверце автомобиля соседа, поругался с бабушкой Розой, отказываясь ходить в музыкальную школу. Потом он влез в отцовский компьютер и что-то там испортил, хотя уверял, что сделал только лучше. Лера послушала его пылкие разъяснения, заняла у родителей денег и купила сыну компьютер – Волков посмотрел и ничего не сказал, только поморщился. Собственно, они и не разговаривали, только при сыне обменивались дежурными репликами, словно персонажи ситкома. Федя совершенно не мог спать один – мучили кошмары, и Лера перебралась к нему в комнату, хотя диван там был не очень удобный.
Оставаясь днем одна, Лера просто пропадала. Она закрывала глаза и снова видела, слышала, чувствовала свою девочку: розовое личико с голубыми глазками и длинными ресничками; смешная завитушка светлых волос на макушке; неожиданная цепкость крохотной ручки, вцепившейся в ее палец; маленький жадный рот, наконец ухвативший сосок; забавный мяукающий голосок… «Маленькая моя, маленькая моя, маленькая моя», – бормотала Лера, обхватив себя руками и раскачиваясь. Потом она стала уходить из дома. Она выгуливала свое горе и отчаянье, словно собаку. Часами. В любую погоду. В дождь даже лучше, потому что можно было плакать, прикрывшись зонтом. Слезы иссякали только к вечеру, когда возвращался сын. При Феде плакать было нельзя. Лера оказалась в полном вакууме – поговорить ей было решительно не с кем. Со свекровью она не хотела делиться, а родители всегда переживали все молча и не ждали от нее никаких излияний. Однажды мать даже выговорила ей:
– Лера, надо держать себя в руках, так нельзя. Посмотри, во что ты превратилась! Я понимаю, потерю ребенка трудно пережить, но…
– А ты? – перебила ее дочь. – Ты такое переживала?
Мать замялась, но все-таки ответила, что сделала два аборта:
– Но это было вынужденно! Мы никак не могли позволить себе ребенка, понимаешь? Глухой север, никаких условий. Ты даже представить не можешь, в каком ужасе мы тогда существовали.
– Наверное, не представляю. А ты можешь представить, что это такое – увидеть своего ребенка, подержать его на руках, вдохнуть его запах, поцеловать, приложить к груди и тут же потерять? Как мне это пережить?
И она зарыдала так страшно, что тут же прибежал с кухни отец, обнял Леру и чуть не час успокаивал: укачивал, как маленькую, и гладил по голове. Больше Лера к родителям не ездила, тем более что мама никак не могла успокоиться и настаивала, чтобы Лера подала в суд на роддом. Она советовалась с адвокатами, собирала какие-то бумаги. Но Лера отказалась категорически – зачем? Валечку не вернуть, а переживать это горе снова и снова невозможно. Говорить о Валечке она могла только с сыном. Как ни странно, эти разговоры приносили облегчение им обоим: успокаивая Федю, Лера и сама успокаивалась, словно адаптируя свое горе к детскому восприятию. Постепенно боль стала глуше, но совсем так и не ушла, напоминая порой о себе внезапными острыми приступами: Лера совсем не могла видеть младенцев. Из детского сада она уволилась. Там, конечно, уже не младенцы, но все равно малыши.