Толстой и Достоевский. Противостояние

К генералу Епанчину его проводит секретарь Гаврила Ардалионович, или Ганя. По одной из присущих драматическому методу случайностей выясняется, что Настасья Филипповна празднует в тот день двадцатипятилетие, и она обещала дать сегодня ответ на предложение Гани. По неким собственным мотивам генерал благоволит их возможному браку. Настасья подарила Гане свою фотографию, а тот показал ее патрону. Снимок — аналогичным приемом подготавливается первое появление Катерины Николаевны в «Подростке» — один из «реквизитов» (как крест Мышкина и нож Рогожина), которые связывают поразительные в своем разнообразии нити повествования и придают им согласованность.

Мышкин смотрит на фотографию и отмечает, что Настасья Филипповна «удивительно хороша». Похоже, по портрету он смог понять о Настасье больше, чем тем те, кто знаком с ней лично. Отвечая на расспросы генерала, он подробно пересказывает то, что услышал тем утром в вагоне от Рогожина. И вновь — строительные леса изложения могли бы показаться банальными и надуманными, но напряженность диалога и всецело захватывающая нас игра драматического интеллекта не позволяют оформиться этому чувству.

Ганины эмоции по поводу возможного брака неоднозначны. Он знает, что у Тоцкого с генералом какие-то свои соображения, и что намерения их нечестны или даже отвратительны. Но он жаждет состояния, которым одарят Настасью ее покровители. Вскоре после половины первого Епанчин покидает кабинет. Он пообещал помочь Мышкину получить должность и настоятельно порекомендовал поселиться в комнатах, которые сдает Ганина семья. Секретарь и «идиот» стоят перед портретом:

«— … Это гордое лицо, ужасно гордое, и вот не знаю, добра ли она? Ах, кабы добра! Все было бы спасено!

— А женились бы вы

на такой женщине? — продолжал Ганя, не спуская с него своего воспаленного взгляда.

— Я не могу жениться ни на ком, я нездоров, — сказал князь.

— А Рогожин женился бы, как вы думаете?

— Да что же, жениться, я думаю, и завтра же можно; женился бы, а чрез неделю, пожалуй, и зарезал бы ее.

Только что выговорил это князь, Ганя вдруг так вздрогнул, что князь чуть не вскрикнул».

В этом диалоге кроется вся суть романа. Мышкин мельком увидел болезненную, саморазрушительную гордость Настасьи и теперь хочет разгадать тайну ее красоты. «Все» будет спасено, если она «добра» (и это слово нам следует здесь воспринимать в его теологической целостности), ведь жизни остальных персонажей будут, в итоге, предопределены именно моральными качествами Настасьи. Ганя видит в князе огромное и странное сочувствие к Настасье; он смутно понимает, что невинность князя беспрепятственно и напрямую может привести к радикальным решениям. На задворках его сознания витает мысль о браке между Мышкиным и Настасьей. Князь говорит, что не может ни на ком жениться, и это абсолютная правда, но поскольку речь идет лишь о материальном обстоятельстве — о вероятностях из мира фактов, — эта правда может оказаться не окончательной. Ганя «вздрогнул» не из опасения за жизнь Настасьи. Он лицом к лицу встает перед абсолютным прозрением, перед стихийным пророчеством. «Идиот» предсказывает убийство Настасьи, ибо он разглядел истинную суть характера и самого положения дел, которую Ганя — несмотря на весь свой ум — увидеть не смог или увидел, но подавил в своем сознании, дабы не портить картину мира. То, что этот его единственный жест — «вдруг так вздрогнул» — рождает в нас столь недвусмысленный и очевидный отклик, свидетельствует об уровне драматургии этого диалога.

Далее мы узнаём о детстве Настасьи и ее связи с Тоцким. Рискуя прослыть занудой, я еще раз укажу на то, что передача сложной информации о прошлом — одна из главных трудностей в рамках драматического метода. От этой дилеммы в тексте «Идиота» никуда не деться — именно потому, что, выражаясь словами Аллена Тейта, «сюжет развивается практически „театрально“».

Тоцкий планирует жениться на одной из дочерей Епанчина, а брак Настасьи с Ганей может упростить процесс. Кроме того, носится «странный слух», будто генерал и сам очарован Настасьей и рассчитывает на благоразумную покладистость своего секретаря. Этот намек вкупе с другими обстоятельствами настолько поглощает нас, что мы оставляем без внимания некий важный момент в напряженной — даже мелодраматической — ситуации.