Том 1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

   — Конечно! А разве неестественно, что богатые живут во дворцах, а бедные — в трущобах? Вот если бы мне сейчас вдруг взбрело в голову поселиться в какой-нибудь лачуге, тогда бы ты мог с полным правом назвать меня сумасшедшим, а мое переселение — противоестественным актом. Наверное, судьба все ж таки преследовала какую-то цель, когда дала мне возможность явиться в мир сей богатым. А может, это награда за какое-то деяние, совершенное мной в прошлой жизни, память о котором после смерти — ну, что с меня взять, непосвященного! — начисто стерлась из моего сознания?.. Впрочем, вряд ли, — слишком сильно смахивает все это на дешевые теософические спекуляции. Скорее всего, на меня возложена священная миссия, до тех пор пресыщаться сладостями жизни, пока они мне не станут поперек горла, вот тогда-то, в один прекрасный день, я и возжажду, разнообразия ради, черствую краюху честного черного хлеба. Пусть так, за мной дело не станет. Ну ошибусь, в крайнем случае, ничего страшного... Раздать деньги нищим? Да ради Бога!.. Только мне бы прежде понять зачем. Затем лишь, что к этому призывают пошлые социалистические книжонки? Ну уж нет! Я принципиально не согласен с нигилистическим лозунгом «Оставь, что тебе до нас!», но неужели же того, кто нуждается в горьком радикальном снадобье, надо непременно потчевать сладеньким сиропом? Подслащивать судьбу — этого мне только не хватало!

Хаубериссер лукаво прищурил один глаз.

— Знаю, знаю, чему ты ухмыляешься, скверный мальчишка! — негодующе взвился Пфайль. — Намекаешь на ту злосчастную мелочь, которую я оставил на чай — ну, переплатил по ошибке, с кем не бывает? — несчастному старику сапожнику. Ладно, не смотри на меня так. Дух бодр, да плоть немощна... И что за бестактность — попрекать человека его слабостями! Я и так всю ночь злился на себя за свою бесхарактерность. А что, если старик с ума спятит, — кто, как не я, буду тому виной?

   — Раз уж мы об этом заговорили, — откликнулся Фортунат, — то тебе, конечно, не следовало давать ему столько денег сразу, лучше...

   — ...жалкими фарисейскими подачками продлевать его голодные муки, — закончил насмешливо Пфайль. — Все это чепуха. Думаю, что тому, чьими поступками движет чувство, действительно многое простится, ибо он возлюбил много. Вот только надо было бы прежде спросить, хочу ли я, чтобы меня простили. Может, кто-то не желает благоговейно и покаянно принимать дары снисходительного небесного всепрощения, во всяком случае, что касается меня, то свои долги, в том числе и духовные, я собираюсь оплачивать сам — все, до последнего цента. Сдается мне, моя бессмертная душа еще задолго до моего рождения в этот лучший из миров мудро возжелала богатства... Так, на всякий случай. Дабы не унижаться, протискиваясь во Царствие Небесное сквозь игольное ушко. Видать, ей порядком поднадоели истошные вопли «Аллилуйя» вперемешку со слезными заунывными песнопениями, надо сказать, что у меня от подобного нытья случаются колики... О, если б Царствие Небесное было пустой угрозой! Но, увы, я твердо убежден, что после смерти нас в самом деле ждет какой-то душеспасительный профилакторий. Вот потому-то так чертовски сложен сей эквилибристический кунштюк: с одной стороны, остаться по возможности человеком, а не скотом, а с другой — не угодить при этом в райские кущи. Проблема, друг мой... Недаром над ней так долго ломал голову блаженный Будда.

   — Да и ты тоже, как я погляжу.

   — Приходится. Ведь просто жить еще недостаточно. Не так ли?.. Тебе, наверное, трудно представить меня чем-либо занятым, но факт есть факт: у твоего покорного слуги теперь — только не смейся! — ни капли свободного времени. Да нет же, светские рауты тут ни при чем — все это улаживает моя экономка — меня целиком поглощает духовная работа, связанная с основанием... нового... государства и... новой... религии...

   — Ради Бога, Пфайль! Тебя еще, чего доброго, арестуют.

   — Не бойся, я ведь не заговорщик какой-нибудь.

   — А позволь узнать, где находится это твое государство и какова численность его народонаселения? — со смехом спросил Хаубериссер, предчувствуя очередную мистификацию.

Однако Пфайль даже не улыбнулся — не спуская с приятеля серьезных внимательных глаз, он немного помедлил и сказал:

— Боюсь, тут уже не до смеха. Разве тебя не гнетет это вездесущее нечто, как будто растворенное в воздухе? Наверное, с самого сотворения мира его концентрация не была столь велика — иногда просто невольно начинаешь думать о...

В общем, так, старина, пророчествовать о конце мира — занятие, прямо скажем, неблагодарное, слишком часто, на протяжении многих столетий, предрекали его, чтобы вера в него не была подорвана, однако на сей раз тот, кто возложит на себя эту тяжкую миссию, не прогадает, ибо нет никаких сомнений: сроки исполнились... Пойми, глобальные катастрофы, падения звезд, потопы и прочие космические катаклизмы совсем необязательны, тихое, невидимое глазом крушение старого мировоззрения — это тоже конец мира.