Том 1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

— Если ты мне друг, — воскликнул Пфайль, — то выкупишь у него эту мечту пьяного лавочника и подаришь мне на Рождество. — Барон на цыпочках подкрался к открытому окну, ведущему на веранду, и поманил приятеля: — Нет, ты только взгляни, какая прелесть!..

Циттер Арпад, несмотря на раннее время, во фраке, в щегольских сапогах невинно цыплячьего цвета, с черным галстуком на шее и гиацинтом в петлице, восседал в кресле и наслаждался интимным tete-a-tete с какой-то дамой почтенного возраста — очевидно, одна только мысль о том, что ее увядшая краса еще способна пробуждать мужской интерес, окончательно вскружила ей голову, и она, вся покрывшись пятнами лихорадочного румянца и жеманно поджав бескровные губки, из кожи вон лезла, пытаясь изобразить целомудренную недотрогу.

   — Узнаешь красотку? — прошептал, давясь от смеха, Пфайль. — Это же поборница женских прав госпожа Рюкстина, супруга вашего консула, ты видел ее вчера в «Золотом тюрке»... Упокой, Господи, — и как можно скорее! — ее праведную, но такую неугомонную душу... Смотри! Он показывает ей свой часозвон! Ну, теперь держись женская эмансипация — перед такой шикарной вещицей ни одно девичье сердце не устоит! Готов побиться об заклад, что мошенник вознамерился совратить эту ходячую добродетель видом непристойной парочки, лихо совокупляющейся с обратной стороны чудо-механизма... Да он, как я погляжу, волокита хоть куда!

   — Это прощальный подарок моего несчастного крестного отца Эжена Луи-Жана Жозефа, — слышен был прерывающийся от волнения голос «графа».

   — О, Флооозимийерш!.. — томно простонала консулына.

— Черт побери, а этому прощелыге пальца в рот не клади, старушка уже величает его по имени! — присвистнул Пфайль и увлек своего приятеля подальше от окна. — Пойдем, пойдем! А то еще, не дай Бог, помешаем!.. Жаль, что сейчас день, а то бы я выключил свет. В знак солидарности с коварным искусителем... Нет, нет, только не сюда! — И он оттолкнул Хаубериссера от дверей, которые распахнул перед ними слуга. — Здесь варится Большая политика. — На мгновение глазам Фортуната открылось многочисленное общество, в центре которого высился, диктаторски уперев кончики пальцев в крышку стола, ка кой-то лысый бородач, ожесточенно, с пеной у рта, кому-то что-то доказывавший. — Пойдем-ка, лучше я тебе покажу мой медузариум...

Утонув в рыжеватой замше пухлого, невероятно мягкого кресла, Хаубериссер изумленно огляделся: стены и потолок покрыты гладкими пробковыми плитками, так искусно друг к другу пригнанными, что стыки были почти не видны, гнутое, причудливо искажающее мир оконное стекло, углы стен, даже дверные ручки — все округлое, плавное, сглаженное, нигде никаких граней, ребер или кантов; толстые нежные ковры, в которых нога увязала по щиколотку, как в песке, и тусклый, светло-коричневый полумрак, равномерно заливающий это зыбкое «подводное» царство...

   — В последнее время я понял, — пояснил барон, — что человеку, имевшему несчастье родиться и жить в Европе, такая вот «смирительная палата» совершенно необходима. Достаточно всего на час погрузиться в мой медузариум, и самый «дерганый» неврастеник надолго превращается в кроткого, довольного своей жизнью моллюска. Уверяю тебя, что, когда меня начинает одолевать жажда деятельности, а это, слава Богу, случается не часто, одна только мысль об этой глубоководной келье — и все благие намерения и планы осыпаются с меня, подобно блохам со старого лиса, если его окунуть в таз с молоком. Благодаря моему медузариуму я могу в любое время дня и ночи, не чувствуя ни малейших угрызений совести, манкировать какой угодно, даже самой важной, своей обязанностью и беззаботной медузой умиротворенно парить над житейской суетой.

   — Скажи это кому-нибудь, — усмехнулся Фортунат, — и тебя наверняка сочтут за такого циничного лентяя, каких еще свет не видел.

   — Чушь! — возразил Пфайль и подвинул приятелю сигарный ящичек покойной обтекаемой формы. — Абсолютная чушь! Все

мои поступки и помыслы определяются самой строгой, неподкупной и, если угодно, изуверской добросовестностью в отношении самого себя... Знаю, ты придерживаешься мнения, что жизнь бессмысленна; я тоже долгое время пребывал в таком же заблуждении, однако мало-помалу предо мной забрезжил свет. Надо только покончить со всеми честолюбивыми устремлениями и вернуться к естеству...

   — И это, — Хаубериссер указал на пробковые стены, — ты называешь «естеством»?..