Том 15 (XVII век)

Потанцыяна, възявъ перстень, шла до кралевны Магилены, и пришедъ х кралевне, узрила ее в великой печали и жалости. А кралевна, какъ увидела Потанцыяну, и стала ее спрашивать, чтоб она добрых вестей сказала: «А я, дожидаючись тебя, в великой печали сидела». И Потанцыяна, видя кралевну вельми печалну, и стала ее тешить, и рече: «Дивлюся я, милостивая кралевна, что вельми припустила болезнь къ сердцу своему, по том рыцере тужишь, а он по тебе найпаче, только умыслъ ево к законному браку и толь вельми печалится ни о чемъ об ыномъ, только о твоей милости. Дасть Богъ, учинится ваше дело: а то ведаю, что онъ великаго роду княжева. И ты, прекрасная кралевна, престань от печали и к тому надежду держи. И прислалъ к тебе перстень, и просилъ милости, чтоб ты приняла сий перстень за болший даръ».

Услышав кралевна, взявъ перстень, и обнявъ Потанцыяну, поцеловала и стала молить Бога на добрыхъ вестяхъ и обещалась впредь к ней милосерда быть, и найпаче того стала вельми утешаться темъ перстнем, всю свою печаль отверже, и стала спрашивать про имя его. И Потанцыяна рекла ей: «Какъ я стала его спрашивать про имя его, онъ мне реклъ: имя такъ, какъ болшаго апостола имя нарицаютъ». И кралевна уведала, что имя его — Петръ, той больший верховный апостолъ. И говорила Потанцыяне, чтоб порадела, какъ бы рыцерю быть к ней и с нимъ кралевне единъ на единъ обо всякихъ речахъ переговорить.

Назавтрее Потанцыяна шла к церкви и увидела рыцеря, к церкви идуща. И пришедъ к нему честию, поклонилась от кралевны и о здоровье спрошала, и рекла: «Достойно вамъ, великий рыцерю, самимъ промеж себя увидеться и о великиихъ речахъ переговорить, чтоб вашъ добрый умыслъ, законный бракъ въскоре учинилъся. И о томъ изволь с кралевною самъ видеться. Завтре, после обеда, приди х кралевскому двору, есть подле кралевьскаго саду малые воротцы, вьниди в нихъ и прямо поиди въ полаты, где кралевна пребываетъ, а тамъ иного никого не будетъ, только кралевна да я».

Услышав то, князь Петръ вельми тому радъ бысть и реклъ Потанцыяне: «Ныне даю тебе Господа Бога по себе порукою, что ни для какова зла умыслъ мой, только для истиннаго законнаго браку, и буду с нею жити до смерьти своей во всякой честности». Услышавъ, Потанцыяна вельми тому рада бысть и рекла: «Утверди, Боже, умыслъ вашъ во всяком добре, а не в худе». И пришедъ х кралевне, все ево речи сказала, и какъ он былъ тому вельми рад, что изволила к себе бысть для особого разговору.

Князь Петръ ждалъ того часу, как ему итти х королевне и какъ у нее быть. Наутрее князь Петръ ждалъ уреченнаго часу, какъ велела ему быть кралевна к себе, и какъ пришелъ тотъ часъ, нарядяся в драгое платье, и шедъ к темъ воротцам, где ему Потанцыяна указала. И видехъ ихъ отверсты, вшедъ и замкнулъ ихъ. И шелъ прямо вверхъ, к самой спалной полате, где кралевна опочивъ держала[1130], а кралевна и с мамкою ожидала ево.

И князь Петръ въшедъ въ полаты х кралевне и поклонился с великою честию. И кралевна, какъ ево узрила, и от великой своей печали велми рада бысть. И видя, что онъ, князь Петръ, застыдился, а кралевна на него утешно зрела. И князь Петръ, видя красоту кралевнину, изумелся и слова не могъ изрещи. Потомъ опаметовался, палъ на колени свои предъ нею, и реклъ: «О милостивая моя кралевна, прекрасное лице твое видехъ, и сердце мое престрашилось, показася лице твое и красота не человеческая, но ангельская. Несть такова человека на семъ свете, кто бы равенъ был красоте твоей. И увидя милость твою к себе, не могъ ничемъ инымъ отслужить, только же буди по воли от Бога, чтоб Господь Богъ во всемъ почтилъ тя, чего ты от Господа желаешь».

Услышавъ кралевна такие слова от князя Петра, въставъ с места своего, приказала ему сести и рекла к нему с великою радостию и желаниемъ: «Честный и великий рыцерю, сердце мое жалостно, чтоб с тобою наедине переговорить обо всякомъ нашемъ деле. И честность роду твоего, и то все к тому мя привело, что тебя возлюбила всемъ сердцемъ и для того указала тебе быть к себе для особой с тобою беседы. А зря на честную твою породу, чаю того, что ты меня не обесчестишь и не осудишь, что тайно к себе взяла, и о своей, что и о твоей, чести держуся. А коль скоро тебя увидела и храбръство твое, что в кралевстве нашемъ показалъ, и сердце мое по тебе такъ тяшко стало болеть, что изрещи не мочно. И не могу иного нарещи тя и никако тя возвати[1131], только сердечнымъ своимъ приятелемъ. А что я тебя от всего сердца люблю, утаить, чтоб тебе того не сказать. И дай же сердецъ нашихъ обеихъ мысль в добром здоровье и в скором времени то честное дело совершилося».