Том 2. Стихотворения (маленькие поэмы)

К последним немногим, отмеченным Божией милостью счастливцам, принадлежит молодой рязанский певец, Сергей Есенин, выросший за три года в большого народного поэта. <...>

Венцом его поэтической деятельности кажется нам поэма “Инония” <...>. Пророчески звучит эта поэма. Небывалой уверенностью проникнуты ее строки. Головокружительно высоки ее подъемы» (Зн. бор., 1918, 26 мая, № 56; вырезка — Тетр. ГЛМ; ср. также еще один отклик И. А. Оксёнова — журн. «Жизнь железнодорожника», Пг., 1918, № 30, 15 октября, с. 8; подпись: А. Иноков).

Московский рецензент, напротив, иронизировал: «Наши молодые поэты из футуристов друг перед другом щеголяют гиперболами.

Маяковский наряжает облако в штаны. <...>

Сергей Есенин не отстает от них, наоборот, старается перегнать: “До Египта раскорячу ноги <и т. д.>” <...>

Ну-ка, братцы, Маяковский, Каменский и прочие, чем вы теперь <...> убьете Есенина? Публика ждет очередных гипербол.

Все же развлечение» (газ. «Воскресные новости», М., 1918, 26 (13) мая, № 9; подпись: Перо; вырезка — Тетр. ГЛМ).

Чуть позже — 9 июня 1918 года — Н. И. Колоколов писал Д. Н. Семёновскому: «Есенин подвизается, кажется, в “Знамени труда”. Если не ошибаюсь, именно там появился его вопль “Господи, отелись!” и обещание “раскорячить ноги до Египта” или что-то в этом роде... Забавно и — очень грустно. Вот что могут сделать в год-два беззастенчивые захваливания безответственных людей, коих мы в простоте сердечной именуем критиками. Кажется, Есенин начинает подражать... Маяковскому. Нелепый опыт! Я по-своему ценю Маяковского, этого поэта-лешего, вносящего живописный хаос в парнасские сады, но видеть Есенина в роли его подражателя мне не хотелось бы. Впрочем, я все же надеюсь, что когда-нибудь Есенин вынырнет из того омута литературной дешевки, в который упал» (Письма, 318).

Скорее всего, под впечатлением от этого письма Д. Н. Семёновский вскоре так высказался в печати: «Не будем говорить о так называемых “поэтах-народниках” из “Знамени труда”, к числу которых принадлежат: Н. Клюев, С. Есенин, П. Орешин и другие. Под величавый шаг восставших масс, под пестрый вихрь великих событий, они, подобно канатным плясунам, стремясь обратить на себя внимание, принимают неестественные позы... <...> С. Есенин воображает себя пророком: “...я по библии — пророк Есенин Сергей” — хочет “выщипать у Бога бороду”. <...> Не об этих фиглярах от поэзии мы будем говорить» (газ. «Рабочий край», Иваново-Вознесенск, 1918, 15 июня, № 81 (166); подпись: Д. С-кий).

В те же дни вышел в свет второй номер журнала «Наш путь», где «Инония» была напечатана полностью в сопровождении статьи Иванова-Разумника «Россия и Инония». Критик, продолжив начатую И. А. Оксёновым апологию поэта-пророка, в то же время использовал поэму Есенина для утверждения собственной социальной и мировоззренческой позиции:

«“Тело, Христово тело, выплевываю изо рта”, — говорит <Сергей Есенин>. И, быть может, многие увидят в последнем только голое “кощунство”, в то время как в нем — лишь разрыв с историческими формами христианства.

Нет, не с Христом борется поэт, а с тем лживым подобием его, с тем “анти-Христом”, под властной рукой которого двадцать веков росла и ширилась историческая церковь. <...>

<...> вся “Инония” — не богохульство, а богоборчество; всякое же богоборчество есть и богоутверждение нового Слова:

Я иным тебя, Господи, сделаю,Чтобы зрел мой словесный луг!..

Давно было сказано, что Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых. С тех пор, однако, историческое христианство только и делало Бога живых — Богом мертвых. Оно постоянно входило в союз со всем мертвым, чтобы “прободать копьем клыков” все живое, “всех зовущих и всех дерзающих”. И вот — в грозе и буре мирового вихря объявилась миру новая весть весны: старый мир смятется и сметется, новый мир восстанет и встанет, святое семя будет новым корнем. Пусть мертвые хоронят мертвых, —

Обещаю вам град Инонию,Где живет Божество живых!

И в этом ином граде все будет по-иному.

<...> В христианстве страданиями одного Человека спасался мир; в Социализме грядущем — страданиями Мира спасен будет каждый человек. Старый путь отвергает новая вера: “Не хочу восприять спасения <и т. д.>”

Это говорит тот самый поэт, который в недавней поэме “Пришествие” взывал к неведомому Богу: “Ей Господи, Царю мой! Дьяволы на руках укачали землю. Снова пришествию Его поднят крест. Снова разверзается небо... Лестница к саду твоему — без приступок”... Видел тогда поэт: “лестница к саду твоему без приступок”; знает он теперь: “не хочу я небес без лестницы... Я хочу, чтоб на бездонном вытяже мы воздвигли себе чертог”... <...>