Том 2. Стихотворения (маленькие поэмы)

Этот эскиз есенинского «психологического портрета» своей камерностью заметно контрастировал, например, с мнением Н. Н. Асеева, в то время близкого футуризму. Рецензируя Т₂₀, Асеев, в частности, писал: «...всюду озлобление и жестокие голодные глаза. Всюду ненависть и недоверие одних — защищающих старое, и сухое невольно-схематическое (о, чтобы не сойти с ума!) расчетливое (1/4 ф<унта> хлеба в день на человека) “военное положение” других. Что же делать среди этого кошмара реальности поэту? Удалиться ли в мнимые романтические <сны> о более “гуманных временах”? Или опроститься до рычания звериного, выжимаемого из горла, перехваченного рукою жизни. Если нет песни — пусть будет хрип; нет молитвы — пусть будет лай... <приведена вторая строфа “Пантократора”> Но и этот хрип, и этот лай, обвеянные внутренней певучей верой в жизнь и ее радуги, в жизнь, к которой ближе и ближе нас тащит “красный конь” зари — одно из лучших стихотворений сборника, которое мы приводим целиком <следует четвертая часть “Пантократора”>» (газ. «Дальневосточная трибуна», Владивосток, 1921, 12 февраля, № 16).

Те же строки о красном коне П. В. Пятницкий квалифицировал в социологическом плане: «Не есть ли это ожидание какой-то народнической революции? В этом нет правильности даже и исторических перспектив» (журн. «Грядущее», Пг., 1921, № 1/3, с. 62; подпись: Кий).

В печати русского зарубежья 1921–1922 годов «Пантократор» фигурировал лишь мимолетно — например, в статьях Б. Ф. Соколова (газ. «Воля России», Прага, 1921, 14 января, № 102) и А. Ветлугина (Нак., 1922, 4 июня, № 57: Лит. прил. № 6; вырезка — Тетр. ГЛМ).

Более поздние обращения советской критики к поэме, как правило, были связаны со ст. 7–8; их обсуждали П. Д. Жуков (журн. «Зори», Пг., 1923, № 2, 18 ноября, с. 10), А. Б. Селиханович (Бак. раб., 1924, 25 сентября, № 217; вырезка — Тетр. ГЛМ), С. Б. Ингулов. Последний указывал в рецензии на Б. сит.: «Молитва — самый распространенный образ у нашего поэта. <...> И потому совсем непонятным является неожиданный возглас поэта: “Не молиться тебе, а лаяться // Научил ты меня, Господь”. Не доказано это. Человек на протяжении сотни страниц азартно бьет поклоны — и вдруг такое святотатственное заявление. <...> Непонятно только, почему советский Госиздат ведет дружбу с этим богобоязненным болтуном и так любовно издает в изящном томике мечты и думы о неудавшейся уголовной карьере, выродившейся в занятие ханжеской поэзией» (газ. «Звезда», Минск, 1925, 2 августа, № 175; вырезка — Тетр. ГЛМ). Тогда же В. А. Красильников, имея в виду ст. 11–12 поэмы, иронизировал относительно «способа осуществления... грандиозной революции — оказалось, что расходившаяся метла в его <Есенина> умелых руках эту революцию осуществит легко» (ПиР, 1925, № 7, октябрь-ноябрь, с. 121).

Замечаний собственно о поэтике «Пантократора» было немного. И. В. Грузинов, говоря о «примерах конструкции фразы без глагола, зачастую великолепных» в творчестве имажинистов, первыми привел ст. 21–22 из «Пантократора». Далее он писал: «Иногда глагол, подобно акушеру, помогает рождению образа. Организует образ. Резче и определенней очерчивает его. Примеры <ими стали ст. 33–34>» (в его кн. «Имажинизма основное», М., 1921, с. 8). По мнению Н. Н. Асеева, футуризм несомненно повлиял на поэтику Есенина-имажиниста: «...Есенин откидывает часто предлоги по Бурлюку: “Хвостом земле ты прицепись” <...>; самые лучшие строки построены по принципу того сложного примитива — сближения логически несоизмеримых понятий, которые озаряют внезапным огнем свежести и нового угла зрения мир. Это способ футуристов...» (газ. «Дальневосточная трибуна», Владивосток, 1921, 12 февраля, № 16).

Пантократор

(греч.) — всевластитель, вседержитель. Эти слова, строго говоря, следовало бы писать здесь с прописных букв — богоборческие строки Есенина, о которых уже шла речь выше, свидетельствуют, что заголовок поэмы, без сомнения, связан со Христом. Действительно, в куполах византийских храмов (в частности, Софии Киевской) помещалось иконографическое изображение Христа, получившее (еще в IX в.) именование «Пантократор». Византинист Т. Метьюз так описывает это поясное изображение композиционно:

«Держа Евангелие в левой руке и благословляя правой, Христос смотрит вниз через своего рода окулюс, в обрамлении которого часто используется мотив радуги» (сб. «Восточнохристианский храм: Литургия и искусство», СПб., 1994, с. 7). Лик киевского Пантократора, согласно искусствоведу Е. Джордани, характеризуется следующим образом: «Правильные, строгие черты лица, чело, внушающее страх <...> — это означает суровость, неприступность и неумолимый, праведный гнев Вседержителя, вызывающий в том, кто на Него смотрит, страх перед заслуженной карой» (цит. по сб. «Восточнохристианский храм...», с. 8–9). Не исключено, что строки «Не молиться тебе, а лаяться...» не в последнюю очередь навеяны иконографией Христа-Пантократора.