Том 2. Верую!

“После армии я стал привлекать его к сотрудничеству в газете. Редактировал я ее с 1949 г. Десять лет. Его материалы были наиболее грамотными в литературном отношении построены, править его почти не приходилось. Давали мы ему задания, он выполнял их аккуратно.

Увлекался он больше фельетонами, которые подписывал – Ванька Мазаев. Отличался беспощадностью к недостаткам, иногда замахивался даже на работников райкома партии. Приходилось его урезонивать: газета-то – орган райкома. А он доказывал свое: газета – это газета, она может критиковать любое лицо. Сильно спорили. Он горячий был, нервный.

«Любавиных» он начал писать, наверное, когда пришел с флота, но до сотрудничества в нашей газете. Дал мне почитать. Ему нужен был критик.

Когда я прочитал, поплыли мы с ним на Гилевский остров, чтобы обсудить роман. Высказал я ему свое мнение, которое было нелестным: «Кому нужна твоя автобиография?» – так примерно я закончил. По сути, в том, первом варианте он о себе писал. Он выслушал, забрал у меня последнюю, вторую, тетрадь, посмотрел на меня так, как он умеет смотреть, поиграл желваками и говорит: «Ни хрена ты не понимаешь в литературе». На том и закончилась моя роль критика...”

Из воспоминаний Леонида Чикина, писателя, земляка В.М.Шукшина

“Летом 1964 года – я тогда работал ответственным секретарем в «Сибирских огнях» – в мой маленький кабинет зашел заведующий отделом прозы Б.К.Рясенцев.

– Мне сообщили, – сказал он, – что в «Советском писателе» лежит роман Василия Шукшина. А что если вы напишете ему письмо с просьбой прислать роман нам?

Я ответил, что правильней, наверное, будет, если письмо напишет он как зав. отделом, а я могу подкрепить его просьбу.

Я отправил Василию письмо, в котором среди прочих строчек были такие: «... у нас давно есть желание опубликовать В.Шукшина, но он нам ничего не шлет, а мы адреса не знаем... Брал я как-то твой адрес у Наташи, писали, но ответа не получили. Письмо, очевидно, затерялось... А после того, как ты получил «Золотого льва», я посоветовал Рясенцеву написать просто: «Москва, Шукшину». Шучу, конечно...»

Роман был получен, прочитан редколлегией. У всех создалось хорошее впечатление, хотя у каждого читавшего были и замечания, требовавшие доработки.

Воспользовавшись случаем, что я еду в Москву по своим личным делам, редакция дала мне рукопись романа «Любавины», что передать ее автору и попросить его как можно быстрее доработать.

Маленькая двухкомнатная квартира. Смежные комнаты. В первой – стол, диван. Во второй – два полудивана, маленький столик, полки с книгами. Тесная, буквально не повернуться, кухня. Позднее я узнал, что многие свои рассказы Василий писал по ночам на кухне. Я заметил, что квартира, пожалуй, неудобная для работы, и удивился: неужели не могли дать попросторнее?

– А мне и не давали, – как-то просто, без нотки обиды сказал Василий. – Это кооперативная. Купил...

Тогда же я познакомился с женой Василия, Лидией Николаевной Федосеевой. Она накормила нас ужином, потом мы с Василием сели за тот же столик, на котором только что ужинали.

Василий неторопливо, даже с каким-то наслаждением, как мне показалось, листал роман, мгновенно схватывал замечания, которые комментировал:

– Ну, с этим можно согласиться... Это не имеет большого значения... А почему здесь я должен так писать? У меня правильно. Ну, это просто опечатка, к чему резвиться? Можно же просто исправить... А что это такое? – вдруг спросил он, тыча пальцем в страницу, на которой красовалось очередное замечание.

Жирное двойной чертой на листе было подчеркнуто слово, а напротив него, на полях, с восклицательным знаком утвердительно начертано: «В Сибири так не говорят!»

Я при первом взгляде на лист узнал почерк члена редколлегии, человека уважаемого, хорошо знающего Сибирь, правда, не сибиряка по рождению. Я сделал вид, что мучительно пытаюсь вспомнить, кто же это мог написать, но сказал Василию, чтобы не подливать масла в огонь: «Не узнаю почерк».

– Да он в Сибири-то ни разу не был, а пишет: «Не говорят!»

– Был он в Сибири, Вася. И сейчас там живет, – сказал я, забывая о том, что не должен «выдавать» члена редколлегии.

Но Василий будто не слышал этих слов. Натолкнувшись на одно несправедливое, неприемлемое для него замечание, он разошелся, и не мог остановить себя:

– Не был! Не был! Что – он знает, а я не знаю? Да? – пришла Лидия Николаевна, пыталась успокоить его, но он и ее не слушал. – Все! – он сгреб рукопись со стола, сердито посмотрел на меня, словно я был во всем виноват. – Не дам я роман в ваш журнал. Все! – он с маху швырнул папку под стол; листки бумаги разлетелись по комнате, устелили весь пол.

– Вася, Вася, успокойся, – уговаривала его Лидия Николаевна. – Успокойся.

– Нет, а что они, Лидок?! Он знает, а я не знаю... Все!

Я во время этой вспышки неподвижно и молча сидел на своем месте и, честно говоря, не знал, что делать. Конечно, надо было спасать положение. Но как? Уговаривать? Извиняться за члена редколлегии? Принимать огонь на себя?