Том 3. Третья книга рассказов

– Все может быть, только мой совет: и господина Толстого тебе к фантазии не приплетать.

– Мысль у меня, как птицы, дяденька:

Птичка Божия не знаетНи заботы, ни труда…

Но Кузьма Тихонович, очевидно, совершенно рассердился и, махнув рукой, стал стелить себе постель на скрипучем сундуке, а Поликсена, хоть и не пела Афона, но все что-то шевелила губами, и когда переходила от стола к машинке и шкапу, то делала это вприпрыжку; зато когда на другой день с утра она шила в узенькой проходной у Мельниковых, она все время тоненьким голосом выводила:

Афон, Афон, страна родная.

– Что это вы поете, душенька? – спросила, проходя, Зинаида Львовна.

Сконфуженная Поликсена сказала:

– Так, вздор, сама выдумала; вчера у нас был брат мой Федя, знаете, который у Андрея Ивановича в денщиках, вот я и выдумала.

– Я не понимаю, что вы говорите; при чем тут Афон?

Улыбаясь, Поликсена залепетала:

– Очень это даже подходит к господину Толстому, вы не знаете, ведь вы их не видали…

– Не видала, – спокойно заметила Зинаида, как-то насторожившись.

– Ах Боже мой! Да как можно их не видать?

– Выходит, что можно; а что?

Поликсена даже вскочила со стула и воскликнула:

– Ангел, просто ангел! – И потом, наклонившись к уху Зинаиды, прошептала: – А между тем себя блюдут.

Снова складка тети Марты набежала и исчезла с чела Зинаиды Львовны, и она, проходя мимо, сказала холодно:

– Смотрите, не обузьте мне в плечах, я не люблю, когда приходится перешивать сорок раз.

Но когда Поликсена Дмитриевна Мальчикова уходила под вечер от господ Мельниковых, чтобы уже дома стучать машинкой, Зинаида Львовна, будто подкарауливая ее в коридоре, спросила небрежно:

– Послушайте, милая, ведь этот, как его… ну поручик… Толстой… он был, кажется, очень дружен с моим мужем? Я что-то вспоминаю.

– Как же, как же, водой не разлить. Я думала, что вам все известно, – оттого так и говорила.

Будто боясь услышать что-нибудь, Зинаида поспешно и как-то виновато заключила:

– Я все думала об Афоне и хочу спросить у мужа.

– Спросите, спросите: им, конечно, все принадлежности известны.

VI

Время приносило мало перемен в жизнь обеих пар, т. е. не то, чтобы ничего не изменялось, но изменялось так определенно, так подсказанно, так по раз принятому направленью, что почти могло сойти за развитие, а не за изменение. Но, вероятно, это развитие зашло уже слишком далеко, что Клавдия Павловна почти не узнала брата, когда тот вошел в ее крошечную, но светлую и опрятную переднюю с половиками.

– Что с тобою, Виталий? – воскликнула г-жа Роммер так громко, что канарейки запрыгали в двух висячих клетках, пугливо попискивал.

– Кажется, ничего особенного; что тебе показалось? – отвечал брат, не снимал пальто.

Войдя в зальце с пианино и тоже с половиками без канареек, но с аквариумом, где меланхолически полоскался одинокий сом, Виталий, криво улыбаясь, молвил:

– А может быть, ты права, Клаша: со мною если не случилось, то готово нечто случиться.

– Что же именно? – спросила Клавдия, поднимая глаза и перестав играть ключами, висевшими у ее пояса.

– Мне нужно посоветоваться с тобою, сестра, насчет очень важного дела. Сядем, если у тебя есть время.

– Конечно. Когда же у меня не бывало времени на твои дела, хотя бы и не столь важные?

Севши на потертый красный диванчик и видя, что брат молчит, озираясь по сторонам, она первая возобновила разговор:

– Что же ты мне хотел сказать, Витя?

– Ты не смейся, Клаша: тебе это может показаться глупым и наивным, но это очень важно, центрально важно, понимаешь?

– Покуда мало.

– В сущности, я человек очень нетребовательный, да и нельзя предположить, чтобы Саша захотела меня обидеть; можно думать про нее, что угодно, но она не мошенница же в самом деле! А мне так будет гораздо свободнее, гораздо: никаких попреков, никаких трений, намеков на твое влияние – ничего. Я никогда так сильно не понимал Евангелие.

Клавдия Павловна, несколько отстранившись от собеседника, будто для того, чтобы лучше его видеть, произнесла:

– Чем больше ты говоришь, Виталий, тем меньше я тебя понимаю. Объясни мне толком, в чем дело?

– Ну, если бы человек имел на ногах золотые гири и шел ко дну, не лучше ли бы было сбросить эти гири, выплыть и быть спасенным? – И, будто объяснив вполне свою мысль, он взглянул прямо в глаза г-жи Роммер, которая, посмотрев на него с некоторым испугом, крикнула шевелившейся в соседней комнате служанке:

– Дуня, выведи, пожалуйста, Томми погулять.

И лишь когда та ответила: «Слушаю-с» – и затих радостный собачий лай уводимого мопса, Клавдия Павловна, наклонясь к брату и понизив голос, спросила:

– Ты хочешь перевести капитал на имя Саши?

– Ну, конечно! как ты не догадалась об этом тотчас? Как мне раньше не приходило этого в голову? Подумай, как это будет хорошо…