Том 4. Стиховедение

И, наконец, чтобы вернуться к парашюту: в стихотворении Бродского «Памяти Н. Н.» (около 1993: «Я позабыл тебя; но помню штукатурку / в подъезде, вздувшуюся щитовидку…») есть строки: «Что посоветуешь? Развеселиться? / Взглянуть на облако? У них — все лица / и в очертаниях — жакет с подшитым / голландским кружевом. Но с парашютом / не спрыгнуть в прошлое, в послевоенный / пейзаж с трамваями, с открытой веной / реки» и т. д. Однако здесь можно с уверенностью видеть не «особый звук», а действительно диссонансную рифму (ср. далее рифмы кепке — тряпке, кроме — время, столетья — платья, грифель — профиль, древней — кровной): видимо, это значит, что и у Пастернака Бродский воспринимал запорошит — парашют как диссонанс без всякого ü. По-видимому, «интеллигентский диалект» с его специфической фонетикой вымирает на глазах — за одно-два поколения.

2

Второй из перечисленных Поливановым звуков — как в словах öde или peur

— в рифмах не прослеживается. Слова такого рода рифмуют с обычными русскими подударными о, ё. У Мятлева читаем: «До последнего кар д’ ер! Ле трактирщик — живодёр…» (quart d’ heure). У Н. Кроля в «Эпистоле светской дамы» (1867, подражание Мятлеву): «С тех пор одна мне дама близка, Один мужчина мил с тех пор: Madam[e] Louis[e] — моя модистка, Monsieur Louis — мой coiffeur!» У Н. Бел-Конь-Любомирской (альманах «Акмэ». Тифлис, 1919. Вып. 11): «Где нагие розы дремлют, Страстный свой плетя узор, И словам блаженства внемлют, Что шептал ты: A dix heur[es]». (Заметим взятые в скобки e-muet: мы с ними еще встретимся.) Даже в открытой рифме находим у Мятлева: «Не найдешь — нет никого! Ме дан ле пеи де во (vœux)…» — деформация французского звука ощущается здесь особенно резко.

В женских рифмах единственным, пожалуй, словом с нашим звуком было имя поэта Гете. В первом же своем появлении в русских стихах, у Ф. Глинки (1813) оно транскрибируется по тогдашней орфографии «О Гіотте, нежный друг чувствительных сердец» и затем соответственно рифмуется с обычными русскими ё, например у Вяземского: почёте, полёте.

Как известно, с этим некоторое время конкурирует рифмовка на простое е: у Жуковского — «В далеком полуночном свете Твоею музою я жил, И для меня мой гений Гете Животворитель жизни был»; у Пушкина — «Он с лирой странствовал на свете — Под небом Шиллера и Гете…». (Сто лет спустя, как известно, и Маяковский рифмует паркете — Ге

те, но это у него едва ли не нарочитый вульгаризм. Впрочем, нам и в наши дни приходилось слышать произношение Гете из уст очень крупного филолога.) И тот, и другой вариант не дают никаких намеков на специфический звук, описанный Поливановым. Единственная попытка в этом направлении — мимоходное стихотворение Брюсова с рифмой на плохой латыни: «Союз народов! bone coete! Гласи: да торжествует Гете!»

Редкий случай прямого указания на аномальный звук мы имеем опять-таки в набросках молодого Пастернака: четверостишие под заглавием «Рифма на eu»:

Скажи же навсегда адьеСвоей прекрасной даме

И неуступчивое льеЗаляжет между вами.

Оба рифмующие слова — французские, заглавие указывает, что они сохраняют французское произношение, несмотря на русскую графику. Любопытно, что фонетическая экзотика не мешает грамматическому обрусению: слово lieue стоит не в женском роде, как по-французски, а в среднем, по аналогии с «тряпье» и т. п.

Если рифма ничего не говорит, то единственным указанием на специфику рассматриваемого звука становится графика. Здесь налицо по крайней мере один знаменитый пример — стихотворение Блока «Осенний вечер был…», где вторая строфа написана так:

На кресло у огня уселся гость устало,И пес у ног его разлегся на ковер.Гость вежливо сказал: «Ужель еще вам мало?Пред Гением Судьбы пора смириться, сӧр».

И далее опять: «В час горький на меня уставит добрый взор… Как будто говорит: „Пора смириться, сӧр“». Эта импортная буква ö прямо указывает, что здесь подразумевается тот импортный звук, о котором у нас идет речь.