Мы проверили дополнительно, нет ли отклонений от этой пропорции в гласных рифмующихся слов, последних в строке. Оказалось, что есть (по крайней мере в анапестах), и это единственное отступление от предсказуемости в нашем материале. В анапестах раннего Блока (первые 300 строк, 1900−1906) а, е, и, о
почти одинаково часты и в открывающих женских, и в замыкающих мужских рифмах, но у встречается более чем вдвое чаще в замыкающих мужских. У позднего же Блока (600 строк, 1905−1916) у теряет эту свою замыкающую роль, но его место занимает и — оно приблизительно вдвое чаще в мужских стихах, чем в женских. Напротив, из ровного ряда остальных звуков выступают два, которые предпочитают открывающую роль: появляются в женских рифмах в полтора-два раза чаще, чем в мужских, — это о и е. Таким образом, типичная рифмовка строф в анапестах зрелого Блока — такая, например, как в «Новой Америке»: «Сквозь земные поклоны да плечи, / Ектеньи, ектеньи, ектеньи — / Шопотливые тихие речи, / Запылавшие щеки твои… А уж там, за рекой полноводной, / Где пригнулись к земле ковыли, / Тянет гарью горючей, свободной, / Слышны гуды в далекой дали». В целом рифмующие о + е при среднем общем проценте 40 % дают в начальных стихах анапестических строф 47 %, а в конечных 32 %; напротив, рифмующие и + у при среднем общем проценте 30 % дают в начальных строках только 25 %, а в конечных 37 %. Иными словами, замыкать строфу Блок предпочитает узкими гласными и и у, т. е. обнаруживает тенденцию к сужению к концу. Это не совсем тривиально: мы помним, что единственный исследователь, занимавшийся фоникой русского стиха систематически, А. Артюшков[407], напротив, считал характерным для русской классики расширение гласных к концу если не строфы, то стихотворения: «И погибающий тебя благословляет»; это он называл звуковой точкой. У Блока ничего подобного нет: процент а в концовках стихотворений не выше, чем в других местах.Повторяем: названная тенденция прослеживается только в анапестических стихах Блока. В ямбах его рифмующие гласные не отличаются от средних пропорций, и процент а
в рифмах замыкающих мужских строк даже чуть выше, чем в открывающих женских (33 % против 26 %).Если, таким образом, на протяжении строфы
мы наблюдаем в анапестах Блока тенденцию к конечному сужению звуков, то нельзя ли ее заметить и на протяжении строки? Мы сделали подсчет для крайних случаев: для строк, начинающихся ударным а и кончающихся ударным и или у (сужение), и для строк, начинающихся с и или у и кончающихся на а (расширение). Оказывается, разница имеется только в женских строках анапеста: здесь сужающихся строк в полтора раза больше, чем расширяющихся. Мы помним, что для женских строк блоковского анапеста окончания на и, у вообще не характерны; стало быть, если эти узкие гласные все же появляются здесь, то Блок старается подчеркнуть их звучание контрастом с начальным широким а. В мужских строках анапеста, в женских и мужских строках ямба (по крайней мере самой частой, IV, его формы) подобных тенденций нет: сужающихся и расширяющихся строк здесь поровну.6
Таковы скудные результаты первого подступа к сравнительно-статистическому обследованию фоники ударных гласных в стихе: специфически художественных тенденций почти не обнаружено (разве что сужение звуков к концу строфы и строки в части материала), ассонансы оказались вероятностными. По-видимому, приходится признать, что фонические эффекты в стихе (звуковые курсивы) оказываются явлениями малочисленными и статистически неуловимыми.
Напоминаем, речь здесь шла только о повторах гласных, а не согласных — об ассонансах, а не об аллитерациях. Учет согласных повторов сложнее, потому что различных согласных звуков у нас в материале не пять, а гораздо больше и строка ими насыщена намного гуще; типы звуковых повторов слишком разнообразны и до сих пор убедительно не расклассифицированы.
Иноязычная фоника в русском стихе[408]
В известной статье Е. Д. Поливанова «Фонетика интеллигентского языка»[409]
перечисляются три звука, присутствовавшие в интеллигентском социальном диалекте русского языка начала XX века вдобавок к общеупотребительному фонематическому составу языка: именно, л среднее между твердым и мягким; ö, как в немецком öde или французском peur; ü, как в немецком übrig или французском lune. Понятно, что все они употреблялись преимущественно в заимствованных словах. Главная задача предлагаемой заметки — привести ряд примеров такой фонетики из материала русских стихов XIX–XX веков и, может быть, несколько расширить поливановский список «добавочных звуков». Вторая задача — противоположная: показать, как звуки европейских языков (подчас даже в словах, написанных латиницей), попадая в контекст русской речи, приобретали русское звучание. Здесь драгоценным материалом являются, конечно, «Сенсации и замечания госпожи Курдюковой» И. И. Мятлева (1840–1844), с этой точки зрения, кажется, еще не изучавшиеся.1