Том 4. Стиховедение

48 % — это немало, и можно было бы предполагать, что поэты расслышат специфику такого ритма и выделят его из общей массы 8-сложной силлабики. Однако этого не произошло: видимо, силлабо-тонический ритм казался французскому слуху, привыкшему к силлабике, монотонным и недостаточно гибким. Любопытно, что древнейшие памятники французского 8-сложника, длинные стихотворения о св. Леже и о страстях Христовых (X век), имели отчетливую тенденцию к ямбу — почти постоянное ударение на 4‐м слоге. Но начиная с XI века эта тенденция исчезает и не возрождается никогда. Попытки писать по-французски силлабо-тоникой были (обзор их — в заключительном разделе книги Л. Кестнера[472]), но оставались единичны и последствий не имели. Авторы их — обычно писатели, воспитанные не на французской, а на германской или, реже, русской стиховой культуре. Мы выбрали для обследования французские 4-стопные ямбы двух писателей. Во-первых, это фламандский поэт Андре ван Ассельт (все ямбические стихотворения из его брюссельского сборника стихов 1852 года, преимущественно из раздела «Романсы», всего 255 строк). Во-вторых, это русская поэтесса Марина Цветаева, переведшая в 1935–1937 годах на французский язык размером подлинника шесть стихотворений Пушкина, написанных 4-стопным ямбом (посмертные публикации: в книге «Мастерство перевода — 1966» (М., 1968) и «Wiener Slawistischer Almanach» (SBd. 3. Wien, 1981), всего 146 строк.

Из таблиц 21–22 явствует: оба поэта сильно отклоняются от теоретически рассчитанного французского ямба: они стараются сделать его еще ямбичнее, чем того требовал бы «естественный» ритм. Для этого они, во-первых, гораздо гуще насыщают стих ударениями — это подчеркивает первичный ритм ямба, чередование ударных и безударных слогов. Во-вторых же (что еще интереснее), они усиливают и «вторичный ритм» 4-стопного ямба, чередование частоударных и редкоударных стоп: последняя, 4-я стопа несет, как обычно, 100 % ударений, предыдущая, 3-я, наоборот, слабоударна (у ван Ассельта — значительно ниже теоретической вероятности), далее — 2-я опять сильноударна (у обоих поэтов — значительно выше теоретической вероятности) и, наконец, 1-я — опять ниже теоретической вероятности. Получается кривая ударности, гораздо более резко изломанная, чем в языковой модели. Для Цветаевой побудительным толчком к такому ритму был, несомненно, пушкинский оригинал, для которого характерна именно такая кривая ударности[473]. Для ван Ассельта, однако, таким побудительным толчком никак не мог служить немецкий стих (близкий ему как фламандцу) — немецкий 4-стопный ямб не развил вторичного ритма, в нем все стопы почти равноударны. Скорее здесь можно видеть неожиданное — и, несомненно, бессознательное — возвращение к истоку французского 8-сложника, к стихийному ямбу X века. Впрочем, никаких далекоидущих выводов из этих двух одиноких версификаторских экспериментов делать не приходится. О них стоило напомнить лишь для того, чтобы предостеречь от достаточно ходового (в ненаучной литературе) мнения, будто самый «дух» французского языка враждебен силлабо-тоническому стихосложению. Цветаева пробовала силлабо-тонизировать во французском стихе и другие размеры — см. далее в этом сборнике статью о французском автопереводе ее «Мóлодца»[474]

.

10

Таковы предварительные результаты применения «русского метода» к исследованию европейского стиха. Можно видеть, что наиболее показательные результаты обнаруживаются там, где нужно решать самый общий (и самый трудный для аргументации) вопрос: силлабический стих перед нами или силлабо-тонический?

С таким вопросом приходится, как известно, иметь дело очень часто: в истории едва ли не каждого стихосложения (особенно в пору его становления) имеются многочисленные памятники, колеблющиеся между разными системами стихосложения. Но и для более частных вопросов — таких, как закономерности ритма ударений в силлабо-тонических размерах, ритма словоразделов в стихе, — предлагаемый метод может быть так же полезен, как был он полезен на материале русского стиха. Он позволяет отделить в стихе языковые явления от поэтических, невольные — от творческих и сосредоточить внимание литературоведа именно на этих последних. Он трудоемок (впрочем, и этого не нужно преувеличивать: расчет теоретической модели размера средней длины при наличии подсчитанного ритмического словаря и при помощи ручного калькулятора занимает один рабочий день) — но думается, что этот труд вполне оправдывается результатами. Он требует дальнейшего совершенствования — прежде всего в том, что касается учета проклитик и энклитик в языке и стихе, а также в том, что касается построения моделей с различным охватом ритмических вариантов, дозволяемых или не дозволяемых верификационным стилем различных эпох. Тогда доступный этому методу анализ сможет стать еще тоньше. В конечном счете применение вероятностных моделей в стиховедении может лишь укрепить тот статус, которым по праву гордится эта научная отрасль, — статус самой объективно точной из филологических наук.