Том 9. Письма 1915-1968

Эммануил Генрихович, дорогой мой, не писал так долго потому, что замотался с последним томом собрания сочинений. Я не столько жалею Вас, сколько завидую в благородном смысле этого слова, — завидую великолепной и по-настоящему еще нетронутой теме, размаху романа, даже той адовой работе, которую Вы взвалили себе на плечи. Завидую и радуюсь тому, что рано или поздно народ получит этот огромный по своему значению и интересный роман. А за Вашу прозу я не боюсь, — она закалена, испытана и любима. Главное — не дрейфить. Велик бог земли нашей! В Вас я уверен больше, чем в ком бы то ни было, больше, чем в самом себе (как это ни покажется странным), в Вашей внутренней силе и в том (что Вы, как мне кажется, в жизни пытаетесь скрыть), но что дает особое обаяние Вашей прозе — я говорю о ее суровом лиризме.

Ну, час добрый! — как говорили в старину перед большой дорогой. Желаю Вам большой удачи и верю в нее.

Когда Вы будете в Москве? На днях мне звонил «наш бог» — Бек, рассказал, что альманах возобновляется^…^, что он, Бек, назначен Вашим заместителем и что, выходит, надо работать. Но мне сейчас работать вряд ли придется, — астма ведет себя нагло и по временам почти не дает мне возможности двигаться. Сейчас перед весной стало легче. Сижу из-за астмы в Тарусе, — врачи запрещают до тепла ездить даже в Москву.

Сижу в Тарусе и пишу четвертую книгу автобиографической повести. Написал еще три небольших рассказа, — один о Володе Луговском.

Звонила еще Маргарита, — тоже по поводу воскрешения альманаха.

После всего, что было, трудно ждать энтузиазма.

Читали ли Вы рассказы молодого писателя Юрия Казакова? Очень здорово! Вот нам и настоящая смена.

О московских новостях и делах ничего толком не знаю…

Здесь тишина вековая, снега лежат под крышу, воздух потрясающий и полное одиночество. Для работы это хорошо. С наслаждением, буквально по часам, слежу за трогательным приближением весны.

Будете писать своим, — передайте привет от всех нас.

Пишите мне. Буду ждать. Как Магнитогорск? Не очень ли это уныло (в смысле природы)?..

Обнимаю Вас.

Ваш К. Паустовский.

Е. И. БАЛАШОВОЙ

22 апреля 1958 в. Таруса

Уважаемая тов. Балашова!

Эскизы получил, посылаю Вам их обратно.

Что касается титула и спусковой полосы, то эскизы их приемлемы. А переплет у Пожарского не вышел. Во-первых, неприятные буквы (посмотрите Н и А) с какой-то загогулиной, во-вторых, сочетание цветов на переплете — красного, белого и синего — само по себе может быть удачно и красиво, но связано у многих с неприятными ассоциациями, в-третьих, я всегда за строгое оформление, и потому размытые мутноватые малиновые пятна на переплете неоправданы и производят впечатление бесформенности и даже небрежности.

Может быть, лучше сделать переплет строже, надпись приблизить к наборному алфавиту. А в этом виде переплет выглядит очень легковесно, несерьезно.

Вообще, мне почему-то не везет на оформление, такая моя «планида». Все время любуюсь оформлением «Записных книжек» Ильфа, сделанных Вами. Оно сделано великолепно. Вот мне бы так!

Мои координаты для связи; адрес Вы знаете (письма приходят на второй день), телефон — Таруса (через «стол заказов» Калуги) № 109. Соединяют тут же.

В начале мая (числа 6—7-го) я приеду к врачам в Москву.

Извините, что причинил Вам некоторое огорчение, но… Всего Вам хорошего.

К. Паустовский.

Л. Н. РАХМАНОВУ

22 мая 1958 г. Москва

Дорогой Леонид Николаевич, это письмо — не в счет. Оно будет коротенькое, так как меня в Москве дико заматывают. На днях вернусь в Тарусу и напишу членораздельнее. В Москву я приехал по скучным делам, — проходить курс лечения астмы, которая ведет себя в последнее время возмутительно. Сейчас стало легче.

Спасибо за «Базиля» и за книгу бедной и милой Елены Иосифовны. Я был потрясен этой смертью, хотя и знал, что она болела. Как все это случилось так внезапно? Ведь у нее было воспаление легких.

Поколение уходит, я это чувствую каждый день. Это очень горькое и очень реальное ощущение, и если бы не сознание, что вокруг еще есть преданные литературе, милые, прямые и добрые люди, что не угаснет талантливость народа, то я не знаю, как перенести все эти потери.

Берегите себя, не хворайте (как в Афинах), хочу Вас видеть, но когда увидимся — ничего не знаю.

Приезжал из Польши Гранин, звонил мне. Есть в нем настоящее.

Да, у меня много фотографий Елены Иосифовны. Мне бы хотелось отпечатать их и послать ее родным (мужу и дочери). Но я даже не знаю, как их зовут. Если не трудно, напишите.

Обнимаю Вас. Привет Вашим. Где Вы будете летом?

Ваш К. Паустовский.

Поздравляю с Лондоном. Говорят, что клуб английских драматургов подарил Вам набор для игры в крикет.

Простите, что я не сразу ответил на Ваше письмо. Последние годы я из-за своей болезни вынужден жить вне Москвы, а московскую корреспонденцию мне пересылают не всегда регулярно.