Томъ пятый. Американскіе разсказы

— Вы, сочинители обрядовъ, торговцы талмудомъ, творцы запрещеній, вы оградили законъ живого Бога частоколомъ своихъ сплетеній и онъ умеръ въ этой оградѣ, и лежалъ мертвымъ полторы тысячи лѣтъ. Вмѣстѣ съ нимъ замертво лежало еврейство, ибо простой еврейскій народъ былъ внѣ ограды, и то было ваше еврейство, раввины, торговцы, процентщики. Теперь просыпается сердце простого народа. Оно прозрачно, какъ хрусталь, оно дало еврейству пророка Амоса, Илію и Іеремію, и величайшаго изъ всѣхъ Іисуса Назарянина.

— Это чертъ знаетъ что! — сказалъ докторъ Фрумсонъ съ бѣшенствомъ въ голосѣ.

Послѣднее признаніе въ устахъ еврейскаго учителя, дѣйствительно, звучало нѣсколько рискованно, но Дрынкинъ не думалъ о приличіяхъ и условностяхъ.

— Вы гонители пророковъ, — продолжалъ онъ еще громче, — замѣстители левитовъ… Они питались жертвенными тельцами, а вы живете отъ коробочнаго сбора, казенные сторожа еврейской національности. Еврейская національность дала міру Бога, любовь и свободу. Вотъ что такое еврейская національность, а не ваша мертвая буква. Богъ ей далъ страданіе, борьбу и жажду идеала. Идеалъ ея — братство и любовь. Пока вы сочиняли свои трактаты о каплѣ молока, упавшей на кусокъ мяса, лучшіе люди уносили идеалъ къ «гоямъ», къ чужимъ, а братья ихъ оставались во тьмѣ. Спиноза, Гейне, Берне, Марксъ, Лассаль, вотъ настоящіе евреи. Вы сдѣлали ихъ абсентеистами, отняли ихъ у еврейства и подарили ихъ другому человѣчеству. Но нынѣ сердце простого народа проснулось въ еврействѣ, еврейскимъ пророкамъ не за чѣмъ уходить въ чужое гнѣздо. Они будутъ учить своихъ братьевъ, и въ своемъ народномъ домѣ они будутъ пророками. Тогда еврейская народность опять возродится къ жизни…

Дрынкинъ готовился продолжать въ томъ же родѣ, но публика желала болѣе опредѣленныхъ объясненій.

— Позвольте, — перебилъ Брейгель, выражая общее настроеніе, — все это очень красиво, но вы изложите намъ точнѣе вашу программу для будущности еврейства.

— Проповѣдь свободы для себя, проповѣдь свободы для міра, — отвѣчалъ Дрынкинъ безъ запинки. — Проповѣдь братства для себя, проповѣдь братства для міра.

— Постойте, — возражалъ Брейгель, — если отбросить писанный законъ, что же остается для цемента народности?

— Духъ останется, сила останется, — быстро возражалъ Дрынкинъ.

— Но какая форма для всего этого? — настаивалъ Брейгель. Даже пальцы его зашевелились въ воздухѣ, какъ будто стараясь уловить неуловимую сущность идеи Дрынкина.

— А я почемъ знаю? — возразилъ Дрынкинъ. — Пророки и тѣ не знали, а развѣ я пророкъ. Теперь вонъ еврейство пересыпается черезъ океанъ, какъ песокъ въ пустынѣ. Кто же можетъ говорить о новой формѣ. Но духъ еврейства проснулся. Богъ дастъ новую форму для новаго духа.

— Темно! — сказалъ скептически Брейгель, — безъ Сіона, безъ языка и безъ закона, какое можетъ быть еврейство!..

— Какъ хотите, — пожалъ плечами Дрынкинъ. — Если вы не понимаете.

— Это бунтъ противъ Бога! — запальчиво крикнулъ Фрумсонъ и даже топнулъ ногою.

— Я съ вами говорить не хочу, — огрызнулся Дрынкинъ. Впрочемъ, возбужденіе его, видимо, упало. Онъ вернулся въ свой уголъ и усѣлся на прежнее мѣсто.

Фрумсонъ въ свою очередь хотѣлъ завладѣть полемъ сраженія, но публика безцеремонно заставила его замолчать.

— Довольно, знаемъ! — кричали со всѣхъ сторонъ.

Еврейскій учитель Дрынкинъ сдѣлалъ невозможными дальнѣйшія поученія Шмырскаго раввина.

Въ концѣ концовъ Фрумсонъ отошелъ къ сторонѣ, но продолжалъ бросать на Дрынкина яростные взгляды. Лицо еврейскаго учителя было хмуро, какъ въ началѣ вечера, и мнѣ показалось, что я уловилъ на немъ выраженіе озабоченности. Нападки на обрядность не обѣщали умноженія учениковъ Дрынкина. Вокругъ стола возобновился споръ между демократами національными и интернаціональными, ибо эти два направленія были наиболѣе популярны въ публикѣ.

Было два часа пополуночи, и когда черезъ нѣкоторое время я снова посмотрѣлъ въ сторону Дрынкина, еврейскаго учителя уже не было на мѣстѣ. Онъ ушелъ такъ же незамѣтно, какъ и явился.

VI. Рѣшительные

To былъ тяжелый день для всѣхъ участниковъ суда, особенно для свидѣтелей и адвокатовъ. На дворѣ съ ранняго утра шелъ мелкій, раздражающій дождикъ. Въ думскомъ залѣ, изображавшемъ временную судебную палату, было темно и сыро. Раздражительное настроеніе, видимо, передавалось снаружи внутрь и дѣлало людей особенно придирчивыми другъ къ другу. Предсѣдатель особаго присутствія былъ не въ духѣ и давалъ это чувствовать каждой старухѣ, подходившей къ судебному столу.

— Вы не такъ стоите! Не глядите на адвокатовъ, обратитесь лицомъ къ суду.

— Вы не умѣете говорить съ судомъ…

— А? — съ удивленіемъ переспросила одна свидѣтельница.

— Не «а»! — немедленно возразилъ предсѣдатель, — не «а»!.. Скажите суду, какъ ваша фамилія.

Лицо его приняло измученный видъ. Голосъ, обыкновенно мягкій, даже елейный, усвоилъ какіе-то новые, острые оттѣнки, какъ будто елей былъ подмѣшанъ уксусомъ.