Томъ пятый. Американскіе разсказы

— Еще какъ! — подтвердилъ Песечкинъ. — Но только я вамъ скажу прямо, — прибавилъ онъ, — наше дѣло такое, аферистское. Надо постоянно говорить, уговаривать покупателей. Предметъ нашъ такой: напримѣръ, кто идетъ покупать готовое платье, хочетъ имѣть вещи дешевле; поневолѣ приходится уговаривать; онъ хочетъ имѣть за десять рублей хорошій костюмъ, а костюмъ по деньгамъ. Или приходитъ еще одинъ и хочетъ имѣть черный костюмъ, а чернаго нѣтъ, ну и работаешь, говоришь до тѣхъ поръ, чтобы онъ взялъ цвѣтной.

Послѣ теоретической рѣчи доктора Хайкеля этотъ неожиданный практическій разсказъ подѣйствовалъ какъ ушатъ холодной воды. Вдобавокъ голубые очки Песечкина блистали такъ загадочно, и, повидимому, подъ ихъ выпуклою защитой онъ почерпалъ рѣшимость для своей внезапной откровенности.

— Можетъ быть, вы могли бы заняться болѣе полезнымъ трудомъ, — не сдавался Хайкель.

— Покорно благодарю! — огрызнулся Песечкинъ. — Что вы прикажете мнѣ поденно работать, что ли!

— Или хотя бы своихъ дѣтей научить полезному труду, — предложилъ Хайкель уже безпомощнымъ тономъ.

— Какому труду? — возразилъ откровенный приказчикъ. — Ремеслу? Это чтобы они не ѣвши сидѣли? Я не хочу.

— Вы говорите: трудовой интересъ, — продолжалъ онъ тѣмъ же тономъ. — Я вамъ скажу, какой мой интересъ… Мой первый интересъ, это чтобы мнѣ было хорошо. Это мой личный интересъ. — Онъ загнулъ короткій указательный палецъ лѣвой руки. — Второй мой интересъ, чтобы всѣмъ приказчикамъ было хорошо. Это мой классовый интересъ. Мой третій интересъ, чтобы всѣмъ евреямъ было хорошо. Это мой національный интересъ. Мой четвертый интересъ, чтобы всѣмъ людямъ было хорошо. Это мой человѣческій интересъ. — Онъ загнулъ одинъ за другимъ четыре пальца.

— Цѣлыхъ четыре интереса.

— Позвольте! — вмѣшался докторъ Травкинъ. — Я хочу сказать объ интернаціональной точкѣ зрѣнія. — Онъ давно сторожилъ свою очередь, и его вступленіе въ споръ было не менѣе внезапно, чѣмъ появленіе Песечкина. Травкинъ тоже былъ докторъ философіи, но не Бернскаго, а Берлинскаго университета. У него было грубое лицо, все заросшее жесткимъ волосомъ, добрые каріе глаза и очень густыя брови, какъ будто двѣ полоски шерсти, наклеенныя на маскѣ. Онъ былъ старше Хайкеля лѣтами и около трехъ лѣтъ какъ вернулся изъ Берлина. За это время онъ даже успѣлъ отбыть обычную политическую повинность въ предѣлахъ дорогого отечества, и только недавно вернулся къ обыкновенному гражданскому бытію.

— Интернаціональная точка зрѣнія, — заговорилъ Травкинъ, — выгодна для господствующей народности, особенно въ такой большой странѣ, какъ Россія, но для мелкихъ народностей это смерть. Большимъ народностямъ хорошо говорить: отречемся отъ исключительности. На практикѣ онѣ не отрекаются ни отъ чего. Онѣ сохраняютъ свой языкъ, государство и обычаи. Для мелкихъ народностей, особенно для притѣсненныхъ, это — самоубійство. Международнаго человѣчества пока еще нѣтъ и когда будетъ — неизвѣстно. Есть русскіе, нѣмцы, англичане. Зачѣмъ же намъ не быть евреями? По-моему, нужно проводить трудовой принципъ въ своей народной средѣ собственными средствами и не отрываясь отъ почвы. Тогда въ ней будетъ настоящая сила. Если же евреи пойдутъ работать къ русскимъ, а русскіе къ евреямъ, тѣ и другіе потеряютъ. Народы же могутъ жить другъ подлѣ друга, какъ братья и какъ хорошіе сосѣди, но не отрекаться отъ самихъ себя…

Въ публикѣ поднялся шумъ. Эпизодъ съ приказчикомъ былъ забытъ безслѣдно. Жажда теоретическихъ построеній владѣла собраніемъ, и многіе готовы были въ свою очередь выступить на словесное состязаніе.

Третій докторъ, на этотъ разъ докторъ медицины Фрумсонъ, предупредилъ всѣхъ. Несмотря на свою медицину, онъ былъ казеннымъ раввиномъ сосѣдняго большого города. Назовемъ этотъ городъ хотя бы Шмырскомъ. Докторъ Фрумсонъ былъ маленькій рыжій человѣкъ, очень безпокойный и шумливый. Въ разговорѣ онъ такъ суетился и махалъ руками, что, только глядя на него, уже хотѣлось спорить. Въ качествѣ казеннаго раввина изъ образованныхъ, докторъ Фрумсонъ исповѣдывалъ сіонизмъ правой стороны. Онъ былъ даже областнымъ уполномоченнымъ сіонистовъ во всемъ краѣ и игралъ видную роль на Минскомъ конгрессѣ.

Въ Гомелѣ былъ въ это время пресловутый московскій адвокатъ Хрюковъ, который защищалъ нѣсколькихъ русскихъ подсудимыхъ съ «націоналистической» точки зрѣнія. Система его заключалась въ томъ, что каждому свидѣтелю изъ евреевъ онъ задавалъ три неизмѣнныхъ вопроса:

— Скажите, пожалуйста, свидѣтель, что вы знаете о Минскомъ конгрессѣ сіонистовъ? Собирались ли у васъ шекеля (взносъ сіонистовъ)? Обсуждались ли въ синагогахъ политическіе вопросы? — Одинъ молодой адвокатъ противной стороны даже держалъ пари, что собьетъ съ толку Хрюкова, и, дѣйствительно, успѣлъ предупредить его и задать свидѣтелю тѣ же сакраментальные вопросы. Хрюковъ пришелъ въ такую ярость, что не могъ выговорить ни слова и усѣлся на мѣсто, не отпарировавъ удара. Большинство адвокатовъ острили, что первый Хрюковскій вопросъ имѣетъ въ виду именно доктора Фрумсона.