Томъ пятый. Американскіе разсказы

— Они говорили, — заявилъ Дрынкинъ, — и эти «они» были совсѣмъ другіе, прямо противоположные первому опредѣленію Дрынкина. — «Вы зачѣмъ пришли сюда, безъ оружія и безъ палокъ? — Мы деремся за васъ, а вы только галдите!..» — И еще они говорили: «Въ первый день, какъ былъ нашъ верхъ, такъ вы готовы были цѣловать насъ. Вы говорили: духъ Маккавея защитилъ насъ отъ гибели!.. А потомъ какъ побили насъ, такъ вы стали кричать: „Шибеники (висѣльники), гультяи, подвели насъ подъ разстрѣлъ!..“»

Увы, въ этихъ словахъ была горькая правда. Непосредственно послѣ погрома старшее поколѣніе гомельскаго еврейства упало духомъ. Сзади у него было двѣнадцать труповъ и двѣсти пятьдесятъ разрушенныхъ домовъ. Впереди слѣдствіе и процессъ съ ихъ своеобразной тенденціей взвалить вину на пострадавшихъ. Люди болѣе малодушные, какъ часто бывало въ недавніе дни, стали обвинять молодежь. Въ первое время даже пожертвованія поступали довольно туго. Убитые были похоронены всѣ вмѣстѣ на еврейскомъ кладбищѣ и безъ всякаго шума. Надъ ними былъ поставленъ общій памятникъ, но, когда возникло предположеніе почтить память погибшихъ членовъ самообороны особой надписью, устроители отвергли эту идею почти съ ужасомъ. Теперь первое впечатлѣніе сгладилось, и робость исчезла, но въ безхитростной душѣ еврейскаго учителя хранилось воспоминаніе объ этой внутренней смутѣ, болѣе болѣзненной, чѣмъ смута внѣшняя.

Я спросилъ Дрынкина, какого онъ мнѣнія о самооборонѣ.

— Развѣ я знаю, — замялся онъ, — я по ученой части, а не по военной.

— Они насъ били, а мы бѣгали изъ улицы въ улицу, — прибавилъ онъ, — вотъ вся самооборона.

Очевидно, въ его оцѣнкѣ минувшихъ событій личныя воспоминанія занимали господствующее мѣсто.

Мнѣ пришлось однако увидѣть Дрынкина въ другой обстановкѣ и услышать отъ него болѣе связныя рѣчи. Это было на одной изъ вечеринокъ гомельской интеллигенціи, какія собирались почти ежедневно и при участіи пріѣзжихъ адвокатовъ усердно занимались обсужденіемъ вопроса о будущемъ положеніи и задачахъ еврейства. Состязаніе открывалось послѣ ужина. Начинала обыкновенно, молодежь, демократы разнаго толка, потомъ выступали люди болѣе пожилые, сіонисты праваго и лѣваго лагеря, эклектики, независимые и дикіе. Тогда поднимался страшный шумъ и столпотвореніе языковъ.

Я встрѣтилъ Дрынкина на вечеринкѣ у доктора Быстроногова, того самаго, который защитилъ на судѣ его репутацію своимъ выразительнымъ смѣхомъ. Отъ ужина Дрынкинъ отказался и въ началѣ преній усѣлся въ углу, нахохлившись, какъ больной пѣтухъ. Рѣчи спорившихъ онъ слушалъ внимательно и по временамъ даже утвердительно кивалъ или отрицательно качалъ головой.

Первую рѣчь сказалъ Ананій Хайкель, докторъ философіи изъ Берна. У него было эффектное лицо, блѣдное съ черной бородой, поразительно напоминавшее портреты ассирійскихъ королей, какъ у французскаго романиста Саръ Пеладана. На болѣе выразительныхъ мѣстахъ глаза его вспыхивали, и онъ слегка поднимался съ мѣста и протягивалъ впередъ правую руку.

Рѣчь его, однако, не имѣла въ себѣ ничего ассирійскаго. Онъ говорилъ на тему о томъ, что нѣсть ни эллинъ, ни іудей, но только рабочій и нерабочій. Еврейскій рабочій братъ русскому, и польскому, и нѣмецкому, и врагъ еврейскому капиталисту. Угнетеніе національности блѣднѣетъ предъ угнетеніемъ труда капиталомъ. Рѣшеніе этого главнаго вопроса заключаетъ въ себѣ рѣшеніе всѣхъ остальныхъ. Въ заключеніе докторъ Хайкель предложилъ присутствующимъ отречься отъ своихъ сословныхъ предразсудковъ и встать на широкую точку зрѣнія четвертаго класса, которая вмѣстѣ съ тѣмъ составляетъ точку опоры всѣхъ трудящихся людей. Тогда національности поблѣднѣютъ, и возникнетъ одно братское свободное, трудящееся человѣчество.

Слушатели остались холодны, хотя многіе изъ нихъ исповѣдывали приблизительно тѣ же принципы. Рѣчь доктора Хайкеля была какъ Отче Нашъ. Все въ ней было такъ ясно, просто и общеизвѣстно. Тѣмъ не менѣе судебный процессъ, производившійся въ Гомелѣ, имѣлъ мало отношенія къ вопросу о трудѣ и капиталѣ. Довлѣетъ дневи злоба его. Предъ лицомъ всѣхъ гомельскихъ антисемитовъ и погромщиковъ трудно было бы утверждать, что національный вопросъ имѣетъ мало значенія. Помимо всего, среди присутствующихъ были доктора, аптекари, даже торговцы и банкиры. Они, конечно, не могли серьезно отказаться отъ своихъ классовыхъ предразсудковъ и стать на точку зрѣнія трудящагося человѣчества и доктора Хайкеля.

Различіе интересовъ не замедлило сказаться Докторъ Хайкель провозгласилъ трудовой принципъ главнымъ интересомъ человѣчества.

— Спасибо! — неожиданно отозвался съ другого конца комнаты молодой человѣкъ, коренастый и плотный, въ потертомъ пиджакѣ и въ большихъ голубыхъ очкахъ. — А позвольте спросить, какой мой интересъ?

— А вы кто? — спросилъ съ недоумѣніемъ ораторъ.

— Я — Песечкинъ, приказчикъ магазина готоваго платья.

— Вы, должно быть, трудитесь! — сказалъ осторожно Хайкель.