Томъ пятый. Американскіе разсказы

Послѣ этого короткаго перерыва «Крейцерова соната» продолжала развертываться своимъ порядкомъ. Мужъ героини сживалъ ее со свѣту ревностью къ покойнику, но въ то же время тайно сошелся съ ея сестрой и прижилъ съ нею ребенка, который былъ втихомолку отправленъ въ воспитательный домъ при содѣйствіи самой матери обѣихъ сестеръ. Столкновеніе слѣдовало за столкновеніемъ, акты смѣняли другъ друга на сценѣ, вѣчно лишенной занавѣса, зіявшей въ антрактахъ, какъ сундукъ безъ крышки. Въ концѣ послѣдняго акта измученная женщина, оскорбленная откровенными отвѣтами сестры, застрѣлила и ее и своего мужа, изъ случайно подвернувшагося револьвера. Публика замерла въ оцѣпенѣніи. Прошло нѣсколько томительныхъ секундъ. Наконецъ, убитые, не видя другого исхода, поднялись на ноги и ушли за кулисы. Публика продолжала сидѣть и ждать, но помощникъ режиссера, только что вернувшійся изъ участка, въ свою очередь вышелъ на авансцену и объявилъ, что, благодаря суровымъ воскреснымъ, законамъ, занавѣсъ не могъ быть опущенъ, но что пьеса все-таки окончена, и въ заключеніе пожелалъ всѣмъ присутствующимъ спокойной ночи. Тогда публика опомнилась и стала вызывать актеровъ. Первымъ вышелъ только что убитый скрипачъ, который по искусству игры имѣлъ право принимать на свой счетъ по крайней мѣрѣ часть рукоплесканій, но онъ былъ встрѣченъ угрожающимъ воемъ и свистомъ.

— Вонъ, — кричала галлерея, — развратникъ, блюдолизъ!.. Фридлендера старика, русскаго фермера!..

Очевидно, зрители не хотѣли отличать актеровъ отъ изображаемыхъ ими лицъ и относились къ эпизодамъ пьесы, какъ съ событіямъ дѣйствительной жизни.

На другой день около десятка подставныхъ директоровъ изъ разныхъ иноязычныхъ театровъ, — еврейскихъ, нѣмецкихъ, итальянскихъ, — были привлечены къ судебному разбирательству.

Нѣмецкія и еврейскія газеты подняли шумъ и заговорили о нарушеніи неприкосновенности частнаго жилища, хотя театръ не очень подходитъ подъ это опредѣленіе. Судья оштрафовалъ каждый театръ на 10 долларовъ и отпустилъ виновныхъ домой впредь до будущаго воскресенья.

Нью-Іоркъ, 1903.

На конгрессѣ америндовъ

Тринадцатый конгрессъ американистовъ, т. е. американскихъ этнографовъ, недавно окончился съ большимъ «общественнымъ успѣхомъ», по американскому выраженію. Это былъ первый конгрессъ подобнаго рода на американской почвѣ, и нью-іоркскіе ученые круги, которые ео ipso явились организаторами и хозяевами, рѣшили устроить дѣло по возможности съ большимъ блескомъ. Американскій музей натуральной исторіи, который былъ выбранъ мѣстомъ для засѣданій конгресса, разослалъ болѣе четырехъ тысячъ приглашеній въ Европу и Америку. Но изъ европейскихъ правительствъ и ученыхъ обществъ откликнулись только немногія. Швеція и Германія прислали четырехъ делегатовъ, между которыми были такіе извѣстные путешественники-американисты, какъ фонъ-денъ-Штейненъ и профессоръ Эдуардъ Зелеръ изъ Берлина. Изъ Англіи пріѣхалъ Маудсли, который однако не имѣетъ ничего общаго съ извѣстнымъ физіологомъ и ученыя заслуги котораго весьма проблематичны. Изъ Франціи пріѣхалъ герцогъ де-Луба и привезъ съ собою профессора Лежеаля изъ парижскаго Collége de France. Надо замѣтить, что герцогъ де-Луба чистокровный американецъ, Joseph Floreman Loubat. Титулъ свой онъ пріобрѣлъ, кажется, отъ папы, и теперь въ сущности трудно рѣшить, къ какому государству онъ принадлежитъ, ибо, принявъ графскій титулъ, онъ вышелъ изъ американскаго гражданства, а папскаго государства волею Божіею не существуетъ. Герцогъ де-Луба былъ почетнымъ президентомъ конгресса, и другой американскій милліонеръ М. К. Джезупъ, который былъ дѣйствительнымъ президентомъ, обращаясь къ папскому герцогу, нѣсколько разъ выразился въ такомъ смыслѣ: «Мой уважаемый другъ герцогъ де-Луба, который, я надѣюсь, остался американцемъ…» Можно было бы предположить иронію, но уваженіе американцевъ къ титуламъ, хотя бы и папскимъ, слишкомъ искренно и наивно.

Герцогъ де-Луба извѣстенъ своими пожертвованіями на пользу этнографической науки. На его счетъ, между прочимъ, изданы драгоцѣнные индѣйскіе кодексы, написанные іероглифами въ эпоху, предшествовавшую Колумбу. Въ послѣдніе годы онъ постоянно живетъ въ Парижѣ; этнографическая каѳедра въ Collége de France основана на его средства, и, стало быть, профессоръ Лежеаль является его креатурою. Больше сказать о г. Лежеалѣ нечего, ибо онъ былъ однимъ изъ самыхъ сѣрыхъ членовъ конгресса.

Ни одно изъ русскихъ ученыхъ обществъ не отозвалось, вѣроятно по отсутствію интереса къ нашей великой заатлантической пріятельницѣ. Я былъ единственнымъ русскимъ, принимавшимъ участіе въ конгрессѣ, въ качествѣ одного изъ сотрудниковъ Сѣверо-тихо-океанской этнографической экспедиціи, работы которой окончились нѣсколько мѣсяцевъ назадъ.