Томъ шестой. За океаномъ

— Охъ ты, хохлацкій заугольникъ! — разсердилась Катерина. — Пуганая душа! На что только Богъ тебя сдѣлалъ такого здороваго да толстаго?

— Ну, поѣдемъ, — внезапно сказалъ Герасимъ, — на эти новыя земли твои! Денегъ не станетъ, пѣшкомъ пойдемъ, — можетъ, доберемся какъ-нибудь.

— Вона! — засмѣялась Катерина. — Теперь уже пѣшкомъ захотѣлъ!..

— А что же! — сказалъ Герасимъ. — Мы съ малолѣтства пѣшкомъ ходимъ. Отъ Тарнополя до самаго Львова. Рядомъ машина свиститъ, а мы святыми ногами землю мѣряемъ. Это не диво!.. Еще и тебя понесу! — прибавилъ онъ неожиданно задорнымъ тономъ.

Въ темнотѣ послышалась возня. Очевидно, расхрабрившійся Герасимъ хотѣлъ сдѣлать практическую иллюстрацію своего послѣдняго предложенія.

— Отстань, бугай! — сказала Катерина. — Чего ты топочешь копытами, какъ конь? Еще люди услышатъ!..

— Господи прости! — прибавила она тотчасъ съ удивленіемъ и гнѣвомъ, прислушиваясь къ шуму шаговъ, быстро удалявшихся въ темнотѣ. — Вправду кто-то слушалъ!

— Собака, должно быть! — возразилъ Герасимъ, тоже прислушиваясь. — А кабы былъ человѣкъ, я бы ему ребра переломалъ! — прибавилъ онъ угрожающимъ тономъ.

Вихницкій, однако, уже былъ далеко. Когда разговоръ молодыхъ людей достигъ кульминаціоннаго пункта, онъ внезапно повернулъ назадъ и почти побѣжалъ по узкой и темной тропинкѣ, не разбирая дороги и только торопясь поскорѣе отдѣлить себя отъ нихъ возможно большимъ разстояніемъ. Онъ даже не заботился объ осторожности, и его удалявшіеся шаги долетѣли до слуха разговаривавшей четы. Онъ чувствовалъ себя такъ, какъ будто изъ-подъ него неожиданно выдернули доску, и онъ полетѣлъ въ очень холодную воду.

Теперь Катерина предстала ему въ новомъ свѣтѣ, не похожемъ на все предыдущее. Она, дѣйствительно, была проста и доступна, но вниманіе ея назначалось не для него, горожанина родомъ, обучавшаго англійскому языку и словесности будущихъ бакалавровъ сыроваренія, а для здороваго русинскаго батрака, который, быть можетъ, вовсе не зналъ грамоты, но могъ безъ затрудненія ворочать во всю вилами или рубить топоромъ отъ зари до зари.

Короткій и небрежный приговоръ Катерины уязвилъ его, какъ ударъ плети, и онъ сразу сталъ смотрѣть ея глазами свою земледѣльческую затѣю. Для Катерины и для Герасима земледѣліе было любимое и знакомое занятіе, дававшее единственный способъ добывать себѣ хлѣбъ. Для него это былъ идейный конекъ, развлеченіе, быть можетъ, моціонъ, какъ для городскихъ лавочниковъ, которые заводятъ на своей дачѣ двѣ гряды овощей и двѣ гряды цвѣтовъ и собственноручно вскапываютъ ихъ, чтобы нагулять вѣса.

«Мы корпимъ надъ противными книгами, пока глаза наши потемнѣютъ, и руки станутъ разслаблены!» — вспомнились ему извѣстные стихи Теннисона. Онъ даже пощупалъ мускулы на своей правой рукѣ, и они показались ему такими вялыми и негодными для большихъ усилій. «Самъ тощій, руки долгія, какъ у комара, — припомнился ему приговоръ Катерины, — гдѣ ему». И вдругъ онъ почувствовалъ, что въ сердцѣ его поднимается глухой гнѣвъ.

На что ему тянуться къ этой землѣ, которая не хотѣла принять его, забираться въ далекую пустыню, самому одичать среди одиночества и отсутствія культуры? И если бы даже онъ имѣлъ успѣхъ, какое благо выйдетъ изъ того, что въ массѣ пшеницы, которую Америка ежегодно производитъ, а пшеничный трёстъ вывозитъ за границу, прибавится еще десятокъ бушелей?

— Пускай этотъ галицкій бугай ѣдетъ туда! — сказалъ онъ себѣ. — Все равно, ему больше нечего дѣлать, а я долженъ искать иное поприще!

Мысль его на минуту вернулась къ земледѣльческой академіи, къ жизни въ Филадельфіи и Нью-Іоркѣ и спеціально въ еврейскомъ кварталѣ, но онъ тотчасъ же замѣтилъ, что она не прилѣпляется къ нимъ и, наполовину отрѣзанная прежде, не хочетъ снова ожить и прорасти въ почву. Онъ почувствовалъ себя какъ умирающій, или какъ изгнанникъ, какъ будто онъ внезапно оторвался отъ своего близкаго знакомаго міра и не видѣлъ предъ собою пути и не зналъ, гдѣ искать себѣ иную, совершенно новую арену.

— Не къ мѣсту я въ Америкѣ! — повторилъ Вихницкій. — Есть ли страна, гдѣ я могъ бы лучше приспособиться? — задалъ онъ себѣ вопросъ въ десятый разъ.

Онъ подошелъ къ воротамъ своего дома и собирался открыть калитку, какъ вдругъ она сама открылась, и передъ Вихницкимъ промелькнула маленькая черная тѣнь.

— Кто тутъ? — спросилъ Вихницкій. Ему пришло въ голову, что это могли быть воры.

Тѣнь проскользнула впередъ, но Вихницкій безъ труда догналъ ее и вернулъ обратно.

— Это ты, Мишка? — съ удивленіемъ спросилъ онъ, узнавая мальчика. — Куда ты такъ снарядился?

На Мишкѣ было толстое зимнее пальто и шапка съ козырькомъ. Подъ руку Вихницкаго случайно попалась холщевая сума, висѣвшая у мальчика черезъ плечо, и онъ ощупалъ уголъ хлѣбной ковриги. Руки мальчика были заняты завѣтной скрипкой.

— Ты что же, бѣжать вздумалъ? — спросилъ Вихницкій съ искреннимъ удивленіемъ.

— Тсс! — предостерегающе прошипѣлъ мальчикъ. — А кому я здѣсь нуженъ? — прибавилъ онъ тотчасъ же горькимъ тономъ. — Родные гонятъ да бьютъ. Одна скрипка была, и ту поломали.