Тонкий лед

На его губах тоже был вкус яблок, которые он ел с нею вместе, но Альвдис подумала об этом мельком, потому что разом утратила все способности думать, вообще. Мейнард развернул ее к себе, привлек поближе, взял за плечи. Капюшон упал, волосы свободно рассыпались по спине, и ветер тут же забрался в них шаловливыми пальцами. А поцелуй длился и длился, и не было ничего прекраснее этого долгожданного прикосновения. Лишь когда он закончился, Альвдис поняла, что именно этого и ждала весь вечер.

Она улыбнулась, и Мейнард улыбнулся ей в ответ.

— Надеюсь, что не обидел тебя, госпожа. Не знаю, как в вашей земле, а у нас сорвать поцелуй с губ дамы стоит довольно дорого. Особенно если дама — дочь человека знатного и облеченного властью. Твой отец не велит зарубить меня топором где-нибудь в кладовой?

— Не велит. Особенно если я ему ничего не скажу. Да у нас за такое топором и не рубят, только требуют золотом откупиться.

— Даже если это не против твоей воли?

— Даже если так. Но отцу я не скажу, и никто не скажет.

Теперь у нее появились тысячи вопросов, однако, вместо того, чтобы задавать их, Альвдис потянулась и сама поцеловала Мейнарда. Он ответил, и покрыл поцелуями ее горящие щеки, а потом все-таки отстранился.

— Что я делаю, прости меня Господь… — особенного раскаяния, правда, в его голосе не слышалось, и он не стал падать на землю и бить поклоны, как многие ревностные христиане. — Что мы делаем?

— Ты меня целовал, — сказала Альвдис, — а что еще?

— Ты ведь дочка вождя. Я…

— А ты вождь соседней долины. Только… я знаю, о чем ты говоришь. — Ей так хотелось продолжить целоваться с ним, что Альвдис готова была на многое. — Ты человек своего Бога, словно жрец у нас. И я понимаю, что Он может разгневаться на тебя. Но посмотри вокруг. Ты говоришь, что увидел Бога. Попроси у Него прощения. Не думаю, что Он рассердится на тебя за то, что ты поступил так, как пожелал. Ведь ты желал этого?

— И давно, — усмехнулся он. — Я хочу тебе сказать… нет, прежде ты скажи мне, Альвдис. Я тебе по нраву?

— И давно, — ответила она. — Да, Мейнард. Разве ты сам не заметил?

— Я надеялся. Но…

— Но — твой Бог.

— Мой Бог, — согласился он. — Может, сегодня я Его и увидел, как мне показалось… А может, и нет. Вот что, дочь вождя. Я тебе ничего обещать не стану и вместе с тем пообещаю, а ты мне дашь кое-что взамен. Хорошо?

— Справедливо, — согласилась Альвдис.

— После Йоля я уеду и вернусь во Флаам весной. Тогда поговорим с тобою. Я обещаю вернуться, и, как обычно, обещание сдержу. А ты, прошу, никому не отдавай свое сердце до моего возвращения. Знаю, среди ваших соседей есть такие люди, кто заглядывается на тебя. Хотя бы сын Торлейва, что нынче с ним не приехал, но кто мешает ему явиться в гости позже? Видел я, как он на тебя смотрел.

— Мне все равно, как смотрел сын Торлейва.

— Это греет мою грешную душу. Может, все это и безумие, может, не простят меня высшие силы, что я беру у девушки такое обещание, не давая подобного взамен, но я уповаю на твою милость, прекрасная Альвдис.

— Поцелуй меня еще раз, — попросила она, — и обещание скреплено.

К кострам они возвратились довольно быстро: не стоило навлекать на себя гнев Бейнира и надолго пропадать в снежной ночи, иначе вождь быстро бы заподозрил неладное. Когда вернулись к теплому свету, Мейнард остановил Альвдис и сказал:

— Я привез кое-что для тебя.

Он извлек из мешочка на поясе что-то, блеснувшее золотом, и положил ей на ладонь.

— Ох, Мейнард! Как это красиво!

На медальоне, привезенном неведомо из каких земель (работа была явно не северная), сияло солнце. Его тонкие лучики расходились от центра и пропадали по краям, а на солнечном диске была вычеканена птица. То ли чайка, то ли ещё кто-то, не разобрать. Но, раскинув крылья, она парила, свободная и прекрасная.

— Сейчас ночь солнца — так забавно, верно? — проговорил Мейнард. — Вот я и решил подарить тебе солнце. Нашел в собственной сокровищнице и сразу понял, что это должно быть твоим. А еще, — он понизил голос, чтоб никто не услышал, — я над ним пошептал. Наденешь?

У медальона имелась длинная цепочка, и Альвдис повесила подарок на шею, но не могла перестать любоваться им. Зачарованный медальон соединился с ее силой легко, словно не было в нем чуждого, спрятанного под броней франкского колдовства.

— Спасибо, — проговорила девушка шепотом. Горло вдруг сдавило от подступающих слез. Что бы ни случилось дальше, эту ночь она запомнит на всю жизнь. — Погоди… Я тоже кое-что дам тебе.

Она сняла перчатку и стянула с пальца простенькое костяное колечко: его вырезал отец и подарил Альвдис, когда ей исполнилось десять. Теперь кольцо она могла носить только на мизинце. Оно не шло ни в какое сравнение с золотым оберегом, однако…

— Я его всегда ношу, — объяснила Альвдис, — и хотя тебе оно мало, пусть у тебя побудет.

Мейнард выглядел обескураженным; пожалуй, впервые ей удалось так его удивить.

— Госпожа… Альвдис. Это слишком значимый дар.

— Не больше, чем твое солнце. Просто возьми и сохрани, и никому не говори о нем. Если оно тебе разонравится, возвратишь весной.