Тонкий лед

День уже догорал. С утра закололи дикого кабана, которого Бейнир и его дружинники добыли во время недавней охоты, и принесли жертвы богам, в первую очередь — Фрейру, чьим зверем кабан и был; алая кровь стекала из чаши на алтарь и впитывалась в снег, обещая хорошую весну и добрый урожай, удачу и появление новых жизней. Теперь мясо вепря зажаривали в длинном зале, а голова лежала отдельно, уже по-особому приготовленная; когда воины достаточно выпьют пива и меда, то будут давать на ней клятвы. Альвдис всегда это забавляло: мужчины, перебрав крепких напитков (особенно если на стол выставлялось драгоценное вино, как будет сегодня), иногда такие обеты давали, что весь зал хохотал. Помнится, однажды Эгиль поклялся переплыть фьорд, как только лед сойдет (и переплыл!), а Тинд, обладавший способностью пить, не пьянея, долго, а потом резко терять разум, обещал из следующего похода привезти живого ирландского петуха. Товарищи заставили его эту клятву сдержать. Потом все знатно веселились, когда Тинд, по рассказам друзей, долго ловил в захваченной деревне ошалевшую птицу, вез петуха в корзине, кормил хлебом и червяками, что в хлебе завелись, довез еле живого — и гордо всем продемонстрировал. Петух, кстати, оклемался и потом долго жил у Бейнира на заднем дворе, и орал по утрам как-то особенно противно. Сразу видно, ирландский.

Детишки, конечно, радовались Йолю ещё больше, чем взрослые. Устроили игру в догонялки на улице, перебрасывались извлеченными из кладовки яблоками, их нынче на столах было не счесть — эти фрукты символизировали солнце, которое сегодня задержалось на небе совсем ненадолго. Альвдис посмотрела на запад: огненное светило, похожее на громадное колесо, уходило за гору, и по долине уже тянулись длинные тени, слизывая день; но в ответ им горели жаркие костры, их появлялось все больше — золотые глаза во тьме, дар хитрого Локи, согревающий вот уже много лет. И в этом огне, пылающем повсюду, в оттенках золота, багрянца, черноты и синевы подступающей ночи была та самая жизнь, от которой дышишь полной грудью.

Далла вышла на крыльцо и позвала Альвдис, и та вернулась в длинный зал. В очаге уже искрило, плюясь, йольское полено, могучее, как вепрь, которого принесли в жертву утром. Трапезу, конечно же, посвятили Фрейру, сегодня полностью был его день. Воины успели принять внутрь достаточно пива, а за столом, где сидел вождь и почетные гости — на сей раз Мейнард и Торлейв, добравшийся к соседям, несмотря на снежные заносы на дорогах, — подавали и вино. В Норвегии виноград не рос, и потому вино считалось для северян драгоценным напитком. Франки, которых на сей счет грабили почем зря, увозили запасы в глубь страны, пряча от ненасытных завоевателей. Альвдис уже не раз слышала похвальбы вину, но считала: если его немного добыли в походе, это к лучшему. Напиток с чужих берегов был коварнее и пьянил сильнее, чем привычное пиво и хмельной мед, и воины, вкусив вина, могли вовсе забыться и наделать глупостей. Сколько раз ссоры вспыхивали, потому что кто-то был слишком невоздержан и выпил залпом чуть ли не целый кувшин красного напитка!

Но сейчас был Йоль, вина Бейнир для гостей не пожалел и сделал это правильно — все-таки в соседях у него теперь франк, а франки привыкли не к пиву. Мейнард, правда, к своему кубку едва прикасался, а когда Бейнир потребовал уважать его и пить больше, покачал головой:

— Я тебя уважаю, достойнейший Бейнир Мохнатый, но при всем желании пить больше не стану! Я за годы в монастыре от всего этого отвык.

— Так, говорят, монахи еще большие пьяницы, чем простой люд, мы сами видали, — возразил Торлейв. — Сколько бочонков вина мы достали из их погребов! И находили некоторых братьев мертвецки пьяными.

— Тут каждый для себя решает, — не сдался Мейнард. — Я в монастырь пошел не вино пить, а душу очищать, надеюсь, что и другие так же. Потому извини, пить буду мало, зато есть — много, никого не обижу. — Тут он увидел подошедшую Альвдис и добавил: — Тем более твою дочь, Бейнир, что прекрасней всех девушек на этой земле — да не обидятся на меня другие северянки!

Отец обернулся и велел девушке сесть вместе с гостями, и Йоль стал еще праздничнее, еще ярче.

Все было хорошо — и пшеничные колосья на столах, и мед, и корзины с фруктами, и ветки дуба, заботливо сохраненные с лета, и разговоры. Но лучше всего было то, что женщинам вождя разрешили сесть не за их стол, а за высокий, и Мейнард был рядом — можно руку протянуть и коснуться. Альвдис как могла останавливала пальцы, которые вздрагивали, желая прикосновения. Она видела раньше, как влюбленные держатся за руки во время плясок и сидя за столом, как молодожены не могут оторваться друг от друга, видела, но не понимала. Теперь это открылось ей, словно с глаз упала пелена: так хочется быть близко и касаться каждое мгновение, что невыносимо, когда между вами осталось пространство.