Тонкий лед

Мейнард посмотрел на нее. Она смотрела на него без сочувствия, но, кажется, с пониманием. Она догадалась: то, к чему подошел его рассказ, и есть самое важное.

— Нет, — Мейнард покачал головой, — потому что именно так я оказался здесь. Осенью мы были еще с императором, а при дворе всяких людей много. И тех, кто любит золото, тоже. Одного такого Лотарь и подкупил, чтобы он пришел и сказал нам следующее. В одной деревеньке неподалеку от этих мест, дескать, собрались заговорщики, подстрекаемые Лотарем. Они хотят тайно похитить или сразу убить императора Благочестивого, чтобы его старший сын мог наследовать все по праву. Звучало это убедительно, такие паучьи гнезда обнаруживались часто, да и не верить этому человеку у нас причин не было, он уже давно служил моему сюзерену. Кто же знал, что наш добрый вестник так любит звонкую монету… Нам указали на деревню, и Людовик Немецкий велел предать ее огню и мечу, чтобы остальным это служило примером.

Сон словно придвинулся, только Мейнард знал, что это не сон, а воспоминание. Разбитая дорога, напоенная дождем по самые края. Холод, ругающийся Флавьен, желающие отдыха и еды солдаты. Деревушка, лежащая на тракте. А потом — бешеный галоп, крылья, огонь, крики — привычная работа, которая вдруг сделалась страшной. Промокшее дерево занималось плохо, но когда занялось, даже ливень не помешал пожару распространиться. Дома вспыхивали изнутри, словно разгневанные люди. Сила рвалась и билась, и Мейнард не сдерживал ее — уставший, ненавидящий уже эту войну и не в силах от нее избавиться, он делал именно то, для чего родился. Так он полагал.

— Мы выполнили приказ. Прежде чем я разобрался, что это обман, что никаких заговорщиков тут не было и быть не могло, почти все жители уже были мертвы. Старики, женщины, дети… мы умеем убивать. — Он горько усмехнулся. — Там и мужчин-то почти не оставалось, все ушли на службу. И я остановил бойню, но слишком поздно. Возвратился к моему сюзерену, потребовал ответа. Тот человек, что принес сведения, клялся и божился, будто говорит правду, однако мой король заподозрил его во лжи и велел палачу поговорить с ним. Тогда предатель и сознался, что ему заплатили за то, чтоб очернить меня. Он после должен был нашептать императору Благочестивому: дескать, вот что творит твой сын Людовик, вот какие он чинит зверства, он несправедлив, он тебя обманывает… Лотарь вел свою игру чужими руками. Предателя казнили, однако это уже ничего не меняло. Та деревня… это сломило меня, как сухую ветвь. Я понял, что не могу больше всего этого выносить, я убил невинных — а ведь клялся этого не делать, клялся никого не лишать жизни без необходимости… Я отписал свои земли Флавьену, отправился к королю и, встав перед ним на колено, просил отпустить меня, чтобы я мог уйти в монастырь. Людовик Немецкий не понял, зачем мне это. «Как хочешь, Мейнард, — наконец, сдался он после долгих уговоров, — если тебе захотелось понюхать кислый монастырский воздух, а честно служить своему королю надоело, то отправляйся на все четыре стороны». По правде сказать, он сильно разозлился на меня. А я, подозревая, что король меня в покое не оставит, решил уехать как можно дальше — и потому выбрал монастырь не в немецких и не во франкских землях, а на саксонском берегу. Когда-то я встретил монаха, рассказавшего мне об этом месте. И я отправился туда, отдал настоятелю все имевшиеся у меня деньги и попросил остаться, чтобы отмолить грехи и, быть может, когда-то обрести в душе мир… Постриг так и не принял, ибо считал недостойным после того, что совершил. Ну, а потом пришел ты, Бейнир, со своими воинами, и вот я здесь.

— Почему ты здесь, я знаю, — Мохнатый указал на Флавьена, и тот насторожился, — а вот почему эти люди пришли сюда, мне по-прежнему неясно.

— Говори, — велел Флавьену Мейнард, — говори то, что рассказал мне, как меня нашел и зачем приехал. Они желают знать. Я переведу.