Тонкий лед

— Однажды мой отец закрыл его собою от стрелы, когда чернь решила напасть на короля во время праздничного шествия в Париже. За это Людовик щедро наградил его золотом, пожаловал звание и землю неподалеку от Парижа. Так себе была земля, — вздохнул он. — То речушка, то овраг, то леса клочок… впрочем, на лес мы не жаловались, дичи там было хоть отбавляй. Дом построили, отец мне воспитание дал, как полагается, все-таки мы теперь были мелкая, а знать, де Брюйеры. Отец продолжал верно служить императору, а когда я подрос, меня определили в оруженосцы одному из его сыновей — тому, что сейчас зовется Людовиком Немецким, или Баварским, по имени земель, которыми владеет. С ним мы стали дружны, он меня старше, но ненамного. Он мне всегда нравился, из других сыновей Благочестивого короля — больше всех. Вместе учились воинскому искусству, вместе побеждали наши соломенные чучела, и в первый поход отправились вместе. — Только вот Людовик не владел тем, чем владел Мейнард. Впрочем, эту тему легко удастся обойти. Северянам достаточно рассказов о простых военных подвигах. — Так я стал его приближенным. Мне, в отличие от многих других, кто вертелся около трона, не нужны были дополнительные почести или же слава, я бился за сына своего короля и потому был счастлив. Мне нравилась война. — Тут он посмотрел на Альвдис. — Тогда нравилась больше всего на свете. Это благородное дело, как считает и твой народ, Бейнир.

— Все так, — согласился Мохнатый, — и я отдаю за тебя дочь, потому что ты воин. Хотя теперь…

— О свадьбе поговорим позже, — поднял руку Мейнард, — а сейчас дай мне рассказать то, что ты хочешь услышать. Отец даровал сыновьям обширные земли, однако облеченные властью нечасто бывают довольны, и между детьми Благочестивого редко царило согласие. Кроме Людовика Немецкого, моего сюзерена, их трое: еще два сына, Пипин и Лотарь, рожденные в первом браке с императрицей Ирменгардой, и от императрицы Юдифи Баварской — сын Карл. Все они, кроме разве что Карла, который в ту поры был ещё слишком мал, желали иметь как можно больше земли под своим правлением, а отец недостаточно твердо управлял ими, чтобы пресечь эти ссоры в зародыше. Императрица Юдифь защищала права своего сына так яросно, что приводила первых сыновей в неистовство. Потому дело для меня и моей дружины находилось всегда. Мы участвовали в больших битвах, в мелких стычках, усмиряли бунты — а крестьяне, чьи поля кровь заливала чаще, чем дождь, не всегда таким положением дел довольны. Но кто станет всерьез слушать крестьянина, пусть он и возьмется за вилы? Это легкая добыча была для таких, как мы. — Мейнард поморщился. — Теперь я этого стыжусь.

Бейнир, однако, с ним не согласился:

— Брать свою добычу и усмирять недовольных — это деяния доблестного мужа! О чем ты говоришь?

— Пусть так, я рад, что для тебя это доблесть. А я вот в какой-то момент перестал так считать. Слишком многое на меня налипло, слишком много смертей повидал. Когда это случается с тобой каждый день, когда в своем доме ты появляешься лишь затем, чтоб смыть грязь и кровь, а потом снова уезжаешь на битву… Чаша терпения Бога может и переполниться. — Он не стал говорить о том, как именно она переполнилась на самом деле, как вывернулся его дар против него. — Мой король старался оставаться благородным человеком. Хоть и делил вечно власть со своими братьями, однако они не гнушались принимать не слишком красивые решения… Как только ни старались они ослабить противников! Могли взять брата в плен, могли вступить в сговор друг против друга. Фигуры живых людей переставлялись, как фигурки в… — тут он не нашел нужного слова — не знал, как на норвежском сказать «шахматы», — в игре на доске. И честь, совесть, благородство — об этом забывалось, не говоря уже о справедливости. О ней мало кто слышал в окружении королей, хотя слово это произносилось часто. Шли годы, и я понимал, что люблю своего сюзерена, однако политика — не моя стезя. Все эти хитрости, удары из-под полы, заслужить одобрение одного, польстить другому… Я этим не занимался, я лишь верно служил Людовику Немецкому, был его псом, если угодно, которого часто спускали с цепи. И случалось так, что Людовик велел мне казнить предателя, засевшего в своем замке, я приезжал и исполнял приказ — а потом оказывалось, что это навет, не предатель вовсе.

Бейнир пожал плечами, его воины недоумевающе переглянулись. Мейнард и не рассчитывал, что они поймут. Этим людям была чужда та мораль, которой его с детства учил отец — мораль настоящего христианина и рыцаря. Не такая, как удобно королю, а своя, внутренняя, с которой нельзя расходиться. Есть разница между честным убийством и ошибкой, если на первый взгляд она и не видна. Но если ты про себя понял, как хочешь жить, и живешь в соответствии с этим, как бы ни было тебе трудно, — разницу ты понимаешь очень хорошо и очень быстро.