Тонкий лед

Поэтому вечером второго дня, когда уже собирались спать, Альвдис все-таки его спросила. Мейнард сидел, прислонившись спиной к борту повозки, и сначала не ответил, а затем проговорил:

— Сознаюсь, я тоже подумал об этом. Как не подумать, Альвдис? Мы едем туда, где я вырос, где мне знаком каждый холм и дорога, вот как тебе дома. И люди, которых я снова встретил… я с ними много времени провел, причем не только пируя, или сидя у костра, или купая в речке лошадей. Я с ними бился плечом к плечу, и для мужчины это важно. Понимаешь?

— Понимаю, — кивнула она.

— За это я тебя тоже люблю: твой народ осознает эту важность. Но… Прошлое остается прошлым. Я держу его в ладони, как тот камень, что ты взяла на память из реки, и готов уронить в любое мгновение. Говорят, что битва все-таки грядет, и я не хочу ее видеть. Хочу развернуть коней и отправиться в Йевер. Сам себя поймал: говорю с Флавьеном, с Ашилем, а в голове крутится — как-то там наши люди, не обдурил ли их какой-нибудь ловкий мошенник, шкуры продали, ту щель в днище засмолили? И хочу домой. А где мой дом, я теперь знаю.

Альвдис успокоилась.

На третий день встали лагерем, похоже, надолго. Людовик должен был осмотреться и окончательно утвердить свои планы, прежде чем сходиться с Лотарем в бою или за пиршественным столом. Мейнард позаботился о том, чтоб его отряд, которым он вроде бы не командовал, но который слушался его, как собственная рука или нога, встал в хорошем месте — у реки, притока величавой Марны, в ивовой роще. Была середина дня, жарко и влажно после прошедшего ночью ливня, и от заводи налетела туча мошкары, которую едва-едва отгонял дым костров. Но все равно тут было хорошо: спокойная, хоть и неширокая речка, дарившая прохладу, молодые ивы, полоскавшие длинные косы в воде, широкие листья кувшинок и робкие их желтые цветы. Альвдис нашла укромное местечко и быстро искупалась, пока воины не сообразили проделать то же самое, и пребывала по этому поводу в превосходном настроении. Флавьен съездил и в ближайшей деревне купил у крестьян прошлогодних яблок, свежего творогу и молока, а ещё крепкого домашнего вина. Мужчины чистили лошадей и оружие, кто-то ушел в гости к соседним кострам, кто-то лежал на солнышке, почесывая живот, — словом, никуда не торопились.

Альвдис вместе с Мейнардом и Сайфом сидела на камнях, грядой уходящих в воду, смотрела на легкие высокие облака, слушала шелест ивовых листьев и говорила, что счастлива. Мейнард надеялся, что это действительно так. Сейчас, в ярком солнечном свете, в этот момент, он вдруг увидел, как еще молода его жена. Но у нее был острый ум и хорошая память, решительность и храбрость, и эту женщину Мейнард не променял бы ни на одну другую, и будущую жизнь с ней — ни на какую славу или почести.

Альвдис спрашивает, не захочет ли он остаться во франкских королевствах, но это попросту смешно. Разве она не видит? Король ничего не сможет ему дать больше. Раньше он давал Мейнарду верную службу, свое покровительство, возможность защищать человека, которому служишь, и то чувство, которое испытываешь, когда находишься на своем месте и делаешь свое дело. А потом все изменилось, и это перестало Мейнарда волновать. Есть определенная граница, за которую он зашел и увидел себя чудовищем похуже какой-нибудь мантикоры. Альвдис его спасла и спасает сейчас. Оставить ее или остаться с нею здесь — немыслимо.

И даже если бы ее не было… Мейнард представил на мгновение: вот, он во Флааме, и нет никакой дочери вождя. Предположим, он даже выжил бы без нее. Но и тогда — земля северян завораживала Мейнарда, отдавала ему свои богатства, которые заключались не только и не столько в пашнях, имуществе или невероятном зимнем небе. Это духи, которые там обитают, боги, которые над нею пируют — сама душа земли, принявшая франка, который сам себя найти не мог. Она обняла его и помогла вспомнить, каким он хотел быть. Мейнард ни за что не отказался бы от такого дара.

Он думал об этом, когда пришел посланец от Людовика.

— Король желает видеть тебя, — сказал этот юнец, еще почти мальчишка, гордый тем, что самому королю прислуживает.

— Хорошо. — Мейнард поднялся. — Я иду.

Альвдис тоже встала и поцеловала его, не стесняясь присутствия воинов.

— Пусть тебе сопутствует удача, — прошептала она.

— Ты — моя удача.

Королевский шатер на сей раз тоже поставили поблизости от реки, только без ивовых зарослей и мошек. Людовик опять был один и, когда Мейнард вошел, сидел и чистил яблоко кинжалом. Блестел крупный рубин на рукояти, тонкая кожура ложилась аккуратной ленточкой на стол. Яблоко было желтое, как и те, что Мейнард недавно ел вместе с Альвдис: видимо, слуги Людовика тоже наведались в деревню…

— Поедешь в Аттиньи, — сказал король без приветствия, — повезешь письмо моему брату Карлу. Возьми с собой столько людей, сколько тебе понадобится. Учти, обернуться надо быстро. Пути туда около трех часов, обратно столько же; к полуночи должен быть здесь с ответом. Все тебе ясно?

— Почти, мой король. Что с моей просьбой? — Мейнард решил брать быка за рога.