Тонкий лед

— Нет. Если и ты мне верить перестанешь, я совсем рассержусь, а в гневе я страшен, как и Людовик. — Альвдис улыбнулась, и Мейнард взял ее за подбородок. — Не сомневайся во мне, прошу тебя. Твоих сомнений я не потерплю.

Кажется, ему удалось ее убедить. Она быстро поцеловала его и отстранилась.

— Хорошо. Я не стану в тебе сомневаться. А чтобы ты поскорее вернулся — вот. — Она сняла с шеи золотой солнечный диск, подарок Мейнарда, и повесила на шею ему. — Жду тебя вечером обратно, и пусть это солнце освещает тебе путь.

Он прикоснулся губами к диску и спрятал его под рубаху.

Мейнард понимал, чего Альвдис боится. Он и сам этого опасался — увязнуть в липкой паутине разговоров, тех самых интригах, о которых рассказывал жене и из которых хотел вырваться навсегда. Какое счастье, что местное общество обходило его за тридевять земель! Все эти разряженные люди, умеющие плавно рассуждать о том, как надлежит жить каждому, ударяющие в спину, стоит отвернуться. Он даже не повел никому представлять Альвдис — незачем, сейчас в королевской свите не оказалось никого из тех, с кем ранее была дружба. А остальные… Если бы Мейнард пожелал к ним и их делам возвратиться, то понял бы это еще в монастыре. Но у него даже не возникло желания вернуться к королю тогда. Если бы Бейнир Мохнатый не разорил монастырь, то Мейнард, скорее всего, в этом году поддался на уговоры отца-настоятеля и принял бы постриг, надеясь, что Бог его простил и не воспримет это как преступление.

И кстати, одна вещь в запасе у Мейнарда ещё оставалась. Но ее он приберегал на тот случай, если церковники придут уже к нему, а не к королю.

Собрались быстро, Флавьен взял королевский штандарт, и выехали, когда день уже начинал клониться к вечеру. До заката было еще далеко, однако Мейнард был согласен с королем в том, что нужно успеть как можно быстрее. Он не знал, что именно везет, но догадывался. Людовик собирался договориться с Карлом и выступить против Лотаря вместе — не зря же они стягивают войска к Марне. Отсюда, как и из Аттиньи, удобно идти на соединение и потом найти поблизости подходящее для сражения место. Мейнард знал долину реки и приблизительно представлял, где рядом с нею или чуть дальше можно дать хороший бой.

По дороге он думал, что короля тоже прекрасно можно понять. Людовик, хоть и монарх, старался лгать редко, и своим доверенным лицам оказывал честь, сообщая правду. Так что если он говорит — доверять больше всех может лишь Мейнарду, которого вновь увидел лишь несколько дней назад после долгой разлуки, — значит, подозревает кого-то в своем окружении. Кто-то, возможно, шепчет Людовику на уши гадости, или Лотарю о планах докладывает, да мало ли что. Флавьен вот тоже говорил: король нынче сделался подозрителен, а такого без причин не бывает. Людовик слишком умен, дабы измысливать несуществующие страхи.

Июньская дорога вдоль реки оказалась невероятно живописна, и в другое время, если б не довлели над ним нерешенные вопросы, Мейнард полюбовался бы и кувшинками, и длинными дубовыми аллеями вдоль тракта, и цаплей в камышах. Но какая тут цапля. Он вздохнул. Раньше война не мешала ему наслаждаться такими поездками, негромкими моментами, запоминать их и радоваться. Он все пытался понять, что же его так беспокоит с момента прибытия в войско, а потом сообразил: чувство вины.

Оно возвратилось и кололо сердце, как костяная игла. Мейнард смотрел на эту знакомую землю и понимал, как виноват перед нею. Но для нее он уже ничего не мог сделать, не мог придумать, как. Здесь он поступал так, как мог, и здесь его жизнь закончилась. Помочь этому народу — значит избавить его от себя и своих деяний. Потому он уехал в английский монастырь, потому сейчас чувствовал себя гораздо лучше на севере, чем здесь. Король же, если бы Мейнард сдался и принял его условия, потребовал бы прежних услуг — не только отвезти свиток в Аттиньи, но и найти предателей, покарать мятежников… Развернуть крылья. Об этом не хотелось думать сейчас, когда ехали сквозь залитый солнечным светом лес, вдыхали запахи хвои и нагретого мха, и тени от листьев скользили по лицу, словно невесомые крылья бабочек.

Может, таков и будет его личный ответ? Вернуться в Аурланд и там сделать все, что можно, для людей, которые будут жить рядом с ним. Увеличить поселение, доход, чтобы люди жили сытнее и приятней. Каждый день вставать, целовать сонную Альвдис, выходить за порог спальни и радоваться тому, что предстоит сделать. Он ведь именно этим наслаждался, от этого почувствовал огромную радость и облегчение, даже будучи рабом Бейнира. А если есть свобода делать то, что хочется… Возможно, боги это примут: отдать свой труд земле, отдать свое сердце людям, и все это сделать — без остатка, без сомнений, с чистой душой. Молитвы ничем не помогут, это просто слова, не искупающие никаких грехов. Вот почему бесполезны были годы в монастыре. Не там следовало искать спасения. И Бог — или боги — теперь сказали ему об этом.

Если он не ошибся, то такой ответ поможет.