Топология насилия. Критика общества позитивности позднего модерна

Если системе не удается совпасть с самой собой, то есть стать прозрачной для себя самой, то причиной тому служит несоизмеримая инаковость. Самопрозрачность, однако, не для всякой системы является телосом. Для многих систем именно непрозрачность составляет условие их возможности. В вопросах веры вопрос о прозрачности не ставится. Этим вера отличается от системы знания, чьим телосом является самопрозрачность. То же и с доверием: для него конститутивна негативность не-знания. Если имеется уверенность, то доверие не нужно, поскольку оно является промежуточным состоянием между знанием и незнанием. Далее, несовместимы друг с другом мышление и тотальная прозрачность. Полная прозрачность доводит мышление до позитивности арифметического расчета. В противоположность расчету мышление проходит через переживания, которые трансформируют само мышление, то есть позволяют ему стать другим: «Встретиться на опыте с чем-нибудь, будь то вещь, человек или бог, можно, если оно с нами случается, если оно нам встречается, нас превосходит, нас переворачивает и преображает»

¹⁷⁰ (перевод мой. – С. М.). Дух

, который изначально обозначает возбужденность или задетость чувством, никогда не бывает полностью прозрачным. Прозрачность для самого себя не может быть источником беспокойства или задетости. В основе требования постоянной прозрачности лежит идея мира и человека, свободных от любых форм негативности. Полностью прозрачна только машина. Прозрачной коммуникацией была бы коммуникация машин, на каковую человек не способен. Принуждение к тотальной прозрачности нивелирует самого человека до функционального элемента системы. В этом со- стоит насилие прозрачности. Непременной составляющей целостной личности являются известная недоступность и непроницаемость. Полная и избыточная освещенность личности – это насилие. Как говорит Петер Хандке: «Я живу тем, что другие обо мне не знают»¹⁷¹.

Прозрачность не следует считать следствием того дружеского света, который дает проявиться теперешнему в его теперь, кому угодно в его

как-угодности, то есть другому в его несоизмеримой инаковости. Всеобщая политика прозрачности скорее состоит в том, чтобы от инаковости целиком и полностью избавиться, заставив все выйти на свет одинакового. Транспарентность достигается именно устранением другого. Насилие транспарентности в конце концов выражается в нивелировании другого до одинакового, в устранении инаковости. Оно является уравнивающим. Политика транспарентности – это диктатура одинакового

.

Императив прозрачности ускоряет коммуникацию за счет устранения любой негативности, при которой неизбежно выжидание, приостановки, колебания. Коммуникация там достигает максимальной быстроты, где одинаковое отвечает одинаковому, где запускается цепная реакция одинаковости. Инаковость, напротив, ее приостанавливает. Прозрачная речь – речь механическая и функциональная, двусмысленность ей не свойственна. Диктат прозрачности уничтожает все туманное, неясное, сложное. Расчет – более прозрачная процедура, нежели рассказ. Сложение прозрачнее изложения. В отличие от рассказов, цифры, как известно, не пахнут. Прозрачность и само время лишает аромата. Прозрачное время есть время без аромата, время без события, время без нарратива, время без сцены. Как только время лишается нарративного свойства, оно разбивается на множество следующих друг за другом точечных, атомизированных моментов настоящего. Сама память непрозрачна для себя в той мере, в которой она в противоположность хранилищу, работающему по принципу простого добавления, обнаруживает нарративную структуру. По причине своей историчности и нарративности хранимые памятью следы являются предметом беспрестанной реорганизации и переписывания ¹⁷². В то время как накопленные данные всегда остают- ся одинаковыми.