Торжествующий дух

В Воскресенье я, в первый раз в жизни, не роптала на нарядное кружевное платье и на огромный бант в волосах. Все должно было быть радостным и красивым в этот праздничный день.

Лидия Николавна Сакс с Колей зашли за нами и мы вместе пошли в церковь. Коля тоже был нарядный, праздничный. Но непослушные волоски торчали, как всегда на макушке.

Нас, детей, поставили около самого красного шнурка, за которым должна была стоять Царская Семья. Никогда еще служба не казалась нам такой длинной.

Долго ли еще надо ждать? И приедут ли они? И вот по церкви пронесся словно шелест: приехали, приехали! Первыми вошли Государь и Государыня. За ними шли четыре Великих Княжны в одинаковых белых летних платьях и Наследник в белой матроске, в длинных черных брюках.

Наследник стал около нас. Если бы мы посмели протянуть руку, мы могли бы прикоснуться к его руке: нас от него отделял только красный шнурок. Мы не отрывали от него глаз и наши взгляды встретились. Он улыбнулся Коле и мне и задержался на нас взглядом: его заинтересовали мои поцарапанные колени, смазанные иодом. Он показал пальцем на свои, кивнул мне и еще раз улыбнулся очаровательной шаловливой улыбкой — Что, мол, свалилась и колени разбила?

С этого момента церковная служба перестала казаться нам длинной. Нам хотелось стоять так, рядом с Наследником, стоять как можно дольше. И так похоже было на пробуждение от сна окончание Литургии.

После взрослые, конечно, много говорили о Царской Семье, о приветливости Государя, о красоте Великих Княжон. Мы с Колей думали и говорили больше всего о Наследнике, много раз вспоминая те же факты, те же жесты и самое главное сокровище — его улыбку.

— А помнишь, Коля, как он посмотрел на мои колени и улыбнулся?

— Он мне тоже улыбнулся. Мне тоже. Как я хотел бы с ним познакомиться! Больше всего на свете хотел бы. Я бы с ним играл, нам было бы хорошо вместе. Ведь он такой же мальчик, как и я.

И мы с Колей много раз мечтали о том, как мы, ещё раз, встретимся с Наследником, уже по-другому — без красного шнурка…

Наступила революция. Мы, дети, конечно ничего не понимали, но страдали, как страдают маленькие любящие собачки, когда у хозяев в доме неладно.[…]А потом стало совсем страшно. По ночам слышались сухие винтовочные выстрелы, иногда чьи-то крики. Матросы с перевернутыми ленточками (а, может быть, это были и не матросы) ходили по квартирам, делая обыски. […]

В столовой у нас день и ночь горела лампадка перед иконой. А мы, дети, совсем присмирели. Коля каждый день ходил в церковь и ставил две свечки: одну за здравие, другую за упокой.[…]

И наступила страшная ночь. Кто из севастопольцев не помнит этой февральской ночи? У нас, на Соборной улице, не оставили в покое ни одного дома. Крики, выстрелы, громкие длинные звонки, сопровождаемые ударами прикладов в дверь. Опять крики, опять выстрелы. […]

Адмирала Сакс нашли убитым в его квартире, у самого порога. Рядом с ним лежала, мертвая, его жена. А за ними — четыре тела: старый лакей, горбатенькая няня и дети. У Коли вся голова была раздроблена, старенькая няня, убитая пулей в висок, лежала перед Колей, широко раскинув руки: вероятно, она пыталась защитить его своим телом…

В эти дни что-то как будто оборвалось, упало в темную, непонятную мне пропасть. В нее нужно было заглянуть: отойти от края этой пропасти я не могла и ничто не могло отвлечь меня от того, чем веяла ее страшная глубина. Вместе с безвинно убитыми тогда людьми было убито мое детство.

Но ведь мое детство, мой детский мир были такими же, как и у многих других детей. И не все ли равно, когда и где это было: в Севастополе, Петербурге или — в Екатеринбурге.

И старенькая горбатая няня, которая так любила своего Колечку, которая поставила невольно, без расчетов и размышлений, эту любовь выше смерти, — она ушла из земного бытия в бессмертный мир так, как ушел в тот же мир матрос Климентий Нагорный.

И этот простой матрос был до последней минуты своей жизни верным в своей любви к Царской Семье. Ничто его не поколебало: и в Екатеринбурге он был все таким же, все так же презрительно, резко отвечал красноармейцам и советским комиссарам, и не раз его простые слова заставляли замолкать советчиков. Они чувствовали, что этот матрос как-то выше, чем-то сильнее их, и они боялись и ненавидели его.

Не случайно он был расстрелян одним из первых.[…]

В нашей короткой жизни, здесь на земле, мы многого не знаем. Я всегда верила больше чувству, чем запутанному человеческому разуму. И верю в то, что суд будет после: Суд — не основанный на человеческом разуме, так часто и, может быть, неизбежно в поисках правды уходящем от нее.

Тем, кто верит и знает верой своей, что это после — реальность, говорить об этом излишне. Но так хотелось бы, чтобы реальность этой правды поняли и те, которые ее знают. Реальность бессмертия и встречи там, где несть ни печали, ни воздыхания, где встретились в несмертной радости ушедшие из земной жизни два мальчика: Алексей и Николай.