Тосканская графиня

– Здесь у вас что, нет электрического освещения? – поморщившись, спросил Кауфман и оглянулся на нее.

– Я оставлю открытой дверь, – ответила она, решив не говорить ничего про большой фонарь, лежащий на спрятавшейся за открытой дверью полке.

Он постучал по нескольким бочкам.

– За этими поисками у меня горло пересохло, – заявил он.

Потом неожиданно протянул руку к одной из дегустационных чашек на длинном столе и рассмеялся; смех получился какой-то неестественный и безрадостный.

У Софии сложилось впечатление, что этот человек совсем не интересуется винами. Но его подчиненный шагнул вперед, взял чашку, подставил ее под краник одной из бочек и наполнил вином. Затем вручил ее Кауфману. Тот с пренебрежительным выражением на лице отхлебнул, потом не спеша вылил остальное на землю, при этом не сводя с нее глаз и явно наслаждаясь тем, что смотреть на это ей крайне неприятно. И двинулся к следующей бочке.

– Может быть, в этой вино получше, – проворчал он.

Он что, нарочно так над ней тешится? Устраивает здесь этот балаган? Или в самом деле собирается перепробовать из всех бочек, пока не дойдет до последней, той самой, где вина нет ни капли? Во рту у нее пересохло, ей казалось, что она ступает по краю пропасти; она чувствовала, как поднимается и опускается ее грудь. Но слишком часто и слишком неглубоко. София попыталась подавить в себе и страх, и надежду. Несмотря на невыносимое напряжение, она заставила себя выглядеть безучастно, словно ничего такого, что могло бы вызвать ее интерес, не происходило.

Восприятие времени тоже менялось. По мере того как немец двигался от бочки к бочке, время растягивалось и замедлялось, и казалось, его безжалостный рейд продолжается до бесконечности. София слышала голоса других немцев, переходящих от одной двери к другой. Слышала топот сапог, карканье ворон над башней. Она выглянула наружу. Над деревней нависло серенькое небо, откуда моросил мелкий дождичек. София вздрогнула от дурного предчувствия, посмотрела на бледно-зеленые и багряные пятна широко раскинувшегося перед ней пейзажа, освещенного тусклым светом этого мрачного дня. Воздух обжигал холодом, и казалось, совсем недолго осталось ждать снега.

Между тем Максин, похоже, все это забавляло. С улыбочкой на губах она тоже попросила вина, и капитан вручил ей другую чашку.

– Угощайтесь, прошу вас, и чувствуйте себя как дома, – сказал он.

София говорить опасалась из-за страха, но вот Максин болтала вовсю, поддерживая разговор и по-итальянски, и по-английски, и даже немного по-немецки. София слушала их вполуха и на Кауфмана старалась не смотреть. А Максин всячески старалась вовлечь его в разговор о достоинствах каждого сорта вина, но тот отделывался односложными замечаниями. Наконец добрались до предпоследней бочки. Он оперся о нее локтем и пристально посмотрел на Софию. Ладони ее покрылись липким потом, страх сжимал сердце все крепче, и она уже почти ничего не чувствовала. Но когда он небрежно заметил, что все сорта ее вина ничего особенного собой не представляют, ее отвращение к нему превысило все пределы. Пустяк, конечно, но вино у нее хорошего качества. Очень хорошего. Это знали все.

С несокрушимой уверенностью Максин указала на последние бочки:

– Осталось всего две. Может быть, в этих вино придется вам по вкусу? – поддразнила она его.

От Софии не укрылся блеск в ее глазах; похоже, происходящее девушку веселит и возбуждает. Боже мой, она ведет очень опасную игру. София взглянула на Кауфмана и встретила его взгляд, отвратительно холодный, сопровождаемый кривой усмешкой. Смешанные чувства охватили ее, но преобладало среди них отвращение. Тут уж не до холодного безразличия! С гневом совладать не так-то просто. Прежде о Софии никто не мог сказать, что она не умеет держать себя в руках. Она сунула руку в карман и нащупала холодную сталь пистолета.

Кауфман подошел к последней бочке, и на нее хлынуло чувство надвигающейся беды. Казалось, она находится здесь, в погребе, но одновременно словно бы и не здесь. Немец, похоже, ждал, что она скажет, а ей хотелось закричать: «Нет!» Хотелось достать пистолет, вытянуть руку и нажать на курок. Но этого делать, конечно, нельзя. Совершенно безумная мысль. Мать ее как-то сказала: «Мы не знаем, на что способны, пока не попробуем». Впрочем, подумала София, вряд ли она говорила об убийстве.

– Продолжайте, что же вы? – проговорила София, надеясь, что голос ее не дрожит.

Ее вдруг невольно передернуло, и Максин сразу округлила глаза. Предостережение подруги оказалось своевременным, и София сделала глубокий вдох. Вот только разум подводит ее. Похоже, берут верх самые ужасные сценарии развития событий; ей казалось, она превратилась в призрак, сделалась прозрачной и уже сама не понимает, где находится и что делает. Неужели он видит ее насквозь, возможно ли это?

– Может быть, вы проголодались, а, капитан? Завтрак ждет нас, – все так же совершенно невозмутимо проговорила Максин.