Тосканская графиня

София надеялась, что он будет носить с собой членский билет как-нибудь незаметно, не демонстрируя его без особой надобности. Она все понимала. На самом деле понимала. Ему не хотелось об этом говорить. Данная тема являлась больной для них с 1932 года, когда все государственные служащие должны были вступить в фашистскую партию и получить партийные билеты, в противном случае они теряли работу. Понимать-то понимала, но не до конца: ведь Лоренцо в работе не очень нуждался, средств им вполне хватало – они получали доходы и с имения, и с ценных бумаг, в которые были вложены деньги. Но он продолжил службу в Министерстве сельского хозяйства – его поступками руководила страстная любовь к земле. Внимание его привлекла так называемая программа комплексной мелиорации Муссолини, подъем и рекультивация заброшенных или неиспользуемых земель. Стоит только посмотреть на земли Валь-д’Орча, культивированные в результате фантастически смелой реформы, когда Лоренцо занимал пост вице-президента местного консорциума. Безжизненные, покрытые пылью пейзажи здесь преобразились в плодородные поля и цветущие сады, которые стали давать обильные урожаи.

Тем не менее она не могла не думать о своем интеллигентном и ужасно умном отце, который отказался вступать в партию и сейчас живет вместе с ее матерью в Риме, в богатых апартаментах палаццо эпохи Возрождения, и едва сводит концы с концами.

– Догадываюсь, о чем ты думаешь, – сказал Лоренцо с едва заметной печальной улыбкой.

– Правда? – улыбнулась она в ответ.

Он встал и протянул ей руки. Она пошла к нему, они обнялись и какое-то время постояли так, легонько раскачиваясь.

– И что же лежит в этом пакете? – спросила София, бросив быстрый взгляд на кофейный столик.

Он на миг сощурился, потом заглянул ей в лицо:

– Это такой небольшой пистолетик.

– Господи Исусе! – потрясенно воскликнула она. – Тебе теперь нужен пистолет?

– Вообще-то, у меня уже есть… а этот пистолет для тебя.

– Думаешь, мне понадобится?

– Кто знает… все может быть.

– И ты собирался преподнести его мне, как какую-нибудь коробку конфет?

Он не ответил.

«Пистолет, боже мой!» – мелькнула у нее в голове мысль. Но София решила обдумать все это потом.

Лоренцо слегка отстранился, заглянул ей в глаза:

– Глаза у тебя черные, как ночь, а голос как сладкая музыка.

Она засмеялась:

– Ты меняешь тему… Впрочем, ты всегда это мне говоришь.

– А еще я всегда говорю, что готов всю жизнь глядеть в бездонную глубину твоих глаз и слушать твой голос.

Он вынул из ее прически гребень, и ее волосы густой волной упали до самого пояса.

– Кстати, к нам могли бы приехать твои родители. Я бы не возражал. Обстановка в Риме становится все хуже.

– Ты же знаешь, они не поедут.

Конечно, она была права. Всего они ей не рассказывали, но София поняла: они там в чем-то таком участвуют. А «участвовать в чем-то таком» в Риме с каждым днем становилось все опаснее.

– Карла все еще здесь? – прошептал он ей на ухо и нежно прикусил мочку.

По телу ее прошла знакомая дрожь. По крайней мере, это между ними осталось.

– Пошла к дочке, укладывать маленького Альберто. Ушла надолго. Мало ли какая помощь понадобится, работа всегда найдется… – сказала она, хотя сама знала, чем Карла будет там заниматься.

София на секунду представила, как Карла, сгорбившись под дождем, спешит по узенькому мощеному переулку к выстроившимся в ряд маленьким домишкам из камня, притаившимся в тени высокой колокольни. Стена словно сбила эти домишки вплотную один к другому; кажется, они заботливо поддерживают друг друга, как и обитающие в них люди в это нелегкое время.

– А Джулия? – спросил Лоренцо.

– Ушла домой. Весь дом в нашем распоряжении.

Она видела, как смягчился его взгляд.

– Тогда я подкину в камин еще поленце, а ты снимай платье. Мне хочется чувствовать твою кожу.

Она рассмеялась:

– Что, прямо перед камином?

Она тоже желала его, и для нее это было важнее, чем война, важнее, чем выживание, победа или поражение, важнее, чем заботы о хлебе насущном. Это чувство само по себе давало силы переносить все, что с ними происходит, потому что она страшилась утра, когда она будет сидеть напротив мужа, пить ячменный кофе и не понимать, что он такое, не знать, кем он стал теперь.

С обитого бархатом дивана она взяла две подушки и старенькое одеяло с ворсом, прикрывающее облысевшее место. Потом разделась и улеглась на коврик, лежащий на отделанном цветным изразцом полу, и стала смотреть, как раздевается Лоренцо. Высокого роста, стройный, с широкими, лоснящимися в свете пылающего камина плечами.

– А носки? – указала она пальцем на его ноги.

Он засмеялся, но уступил, а потом проскользнул к ней под одеяло. Ее охватила дрожь. Где-то за крепкими стенами деревни скоплялись призраки этой войны, и число их росло. Наблюдают ли эти призраки за ними теперь, ревниво, завистливо, жаждут ли снова вернуться в пронизанную теплом атмосферу их жизни? Или она дрожит просто от холода? Ноябрьские ночи холодные, а тепло от камина греет только с одной стороны.

Лоренцо энергично потер ей спину, и она засмеялась:

– Я тебе что, собачка, что ли?